Из мешанины фраз, которые приходится слеплять, понимаю (нет желания расставлять слова во времени), что миссис Куинберн — хороший манипулятор. Есть такая категория людей, встречал. Не часто, но все же. Ничего собой не представляют, но умеют («так природа захотела, а зачем… не наше дело») подсказывать другим линии поведения, наталкивают на определенные мысли, и человеку кажется, будто он сам пришел к решению, к действию, выгодному вовсе не ему, а манипулятору.
Вот оно как.
Милые и ни к чему вроде не обязывающие ночные разговоры с Гардинером в ординаторской. Ничего личного, все знают, что у медсестры небольшой роман с Симмонсом, Гардинер тоже знает. «А жена Волкова… Элен. Вы видели, как она на вас смотрит? Вы для нее бог!» Мужчине приятно, мужчина (раньше он этого не замечал?) обращает внимание на красивую и умную жену своего больного. Слово за слою… Но Алена-то, Алена… А что Алена? Что она понимает в коматозных состояниях и тем более в новых лекарственных препаратах, над которыми работает замечательный человек, доктор Гардинер?
Препарат дает три процента надежды. Всего лишь? Не всего лишь, а целых три процента! Пожалуйста, доктор, на вас последняя надежда!
Гардинер не стал бы торопиться. Кто лучше него понимает все плюсы и минусы? Не стал бы, несмотря на все красноречие Алены. А все-таки, было у них что-то или нет? В каких-то идентичных реальностях — было, это предположение находится в пределах квантовой неопределенности. Мне ли не знать, о чем думает моя жена, глядя на красивого, умного, здорового… да, черт возьми… здорового мужчину? Помню, какие взгляды Алена бросала на мужчин, а когда я ревниво (чаще, впрочем, в шутку) спрашивал, почему она страстно посмотрела на господина N, жена со смехом отвечала, что я-то сам со смыслом, вполне определенным, бросил взгляд (будто случайно!) на госпожу М, которая, кстати, лесбиянка, разве ты не знал?..
Все же, было у них или… Да, ну и что дальше?
А дальше — мое шутливое завещание, лежавшее в сумочке у Леры. Салфетка, которую миссис Куинберн случайно подобрала — сумочка как-то упала на пол… А медсестра не то чтобы любопытна, но ее уже интересовало все связанное с лежащим в коме Волковым. Что там, на салфетке, написано? Любопытно: завещание. Да много ли оставит дочери этот физик-математик, ученые люди небогатые.
Бумагу миссис Куинберн, конечно, кладет назад в сумочку. Сумочку, конечно же, вешает на спинку стула — там она и висела, пока не упала случайно, когда Лера задела ремешок локтем, выходя из палаты.
Миссис Куинберн произносит слова все быстрее, разбрасывает их все хаотичнее, и я понимаю: это не она, это я мечусь из реальности в реальность, захватывая речь на разных стадиях в пределах неопределенности. По идее, вот идеальная возможность определить (раньше не получалось!) экспериментально величину квантовой неопределенности. Очень интересная задача, наверняка эти данные, если привести их в систему, помогут доказать восьмую теорему.
Но мне не до того. Инстинктивно я сильно сплюснул интервалы времени, мне это самому мешает, миссис Куинберн говорит очень быстро, и я с трудом поспеваю расставлять фразы в правильном порядке. Я еще и не уверен, что порядок правильный.
Успокоиться. Для начала — восстановить в сознании обычную скорость восприятия времени.
Вроде получилось.
Теперь проще переставлять фразы — они сами, будто солдаты на плацу при команде «Стройся!», занимают нужные места.
— Как-то по телевизору сказали, что присуждена премия. По математике. Высшая, какая только бывает. Меллеровская. Четыре миллиона двести тысяч фунтов. Я слушала невнимательно, что мне до премий? Назвали имя — Владимир Волков. И чтобы я совсем стала уверена, что это он, сказали, что жаль, мол, сам Волков, скорее всего, так и не узнает о премии. Тогда я вспомнила о завещании. Вспомнила, что дочка его встречается с моим племянником. Он лопух. Для него эта девица просто одна из подружек…
Лера, похоже, не выдерживает, я слышу звонкий удар, вскрик, возню. Лера влепила миссис Куинберн пощечину, а та предпочла не отвечать, голос ее отдаляется, но фразы не перестают набегать одна на другую. Мне не до того, чтобы разбираться в ощущениях Леры, — она ведь думала, надеялась… она по-настоящему любила этого… да он и не негодяй, просто молодой оболтус, которым командует тетка.
— Доктор Гардинер так бы и возился со своим препаратом и со своими мышами-крысами-обезьянами до второго пришествия, — миссис Куинберн произносит фразы все более длинные — есть и тут пространственно-временное ограничение, то ли по величине неопределенности, то ли по сжатию временных интервалов, надо это обдумать, но потом… потом… — Тогда я поняла, что могу. Наверно, получится. И даже если что-то пойдет не так, я останусь в стороне.
— У этой… — видимо, медсестра кивает в сторону Алены, я слышу, как та сквозь зубы дважды произносит «дрянь». Да, дорогая, миссис Куинберн еще та штучка, но она всех вас обыграла, верно? И то, ты, милая моя жена, спуталась-таки — теперь у меня нет сомнений — с доктором. Тебе ведь не приказали, верно, сама захотела?
— У этой свои соображения, почему мужу непременно нужно давать новый препарат. У дочки… — Теперь миссис Куинберн кивает в сторону Леры, та молчит, я знаю: ни на кого не смотрит, ее вроде нет здесь и сейчас, ей все противно, она сама себе противна, ей хочется остаться одной… в каких-то идентичных реальностях она сумела остаться одна, но сейчас я не могу… Извини, доченька, придется тебе послушать… сама виновата… не ожидал от тебя.
— У этой, — повторяет мисс Куинберн, будто заплетая время косичкой; слова наматываются сами на себя, — свои желания. С Кеном. Три с половиной миллиона — большие деньги, верно, девочка? А чтобы их получить, нужно убедить доктора. Мама его убеждает. Дочка его убеждает — немного шантажа, верно? Я молчу, вы обе — мои невольные помощницы. Доктор обращается в министерство за принципиальным разрешением. Формальность, но он и на нее не решался, пока вы две ему мозг не проели. Он надеется, что ему самому не придется принимать решение. Решать будет консилиум. Конечно, главное мнение — удоктора. А доктора поддержит профессор. Да, Остин?
— Дороти, — устало произносит Симмонс, и я не сразу нахожу, в какой интервал времени вставить его реплику. Вставляю после вопроса миссис Куинберн.
— Дороти, зачем ты это говоришь? Мы не в полиции, и никто не проводит допроса.
— Да? — взрывается миссис Куинберн. — Не в полиции, говоришь? Все! Вы! Будете! Там!
— Что ты говоришь, Дороти?
— Мужчины! Двое! Лучшие врачи клиники! Не смогли убедить остальных! На консилиуме! Да вы оба в последний момент просто испугались ответственности!
