Рэнделл слушал, чувствуя, что у него вот-вот расколется голова. Он вдруг с ужасом понял, что все объяснения, которые выдумал по дороге сюда, — всего лишь слабый отблеск луны в сравнении с ярким солнечным светом. Сыны Птицы реальны, и не просто реальны — их существование оправданно. Рэнделл чувствовал, что ему знакома эта раса, о которой говорит Хоуг. Он взглянул на Синти и понял по лицу, что и ей все ясно.
Отныне все, чем они жили до этого, навсегда превратится в прошлое.
— Вначале была Птица, — сорвалось с его языка.
Хоуг равнодушно посмотрел на Рэнделла.
— Нет, — возразил он. — Птицы никогда не было. Но те, к го называет себя ее сынами, есть. Однако они тупы и спесивы. Их священная история — обыкновенное суеверие, но они в определенной степени сильны. То, что, как вы считаете, было всего лишь галлюцинацией, существует на самом деле, Эдвард.
— Вы говорите…
— Позвольте мне закончить. Вы видели все, как есть на самом деле, за исключением одного. До сегодняшнего дня вы видели меня только в своей квартире или в моей. Существа, за которыми вы следили, а также существо, напугавшее Синти, — сыны Птицы. Стоулз и его дружки.
Но вернемся к истории. Учитель не одобрил творения сынов Птицы и предложил кое-какие поправки, но художник либо поторопился, либо оказался просто невнимателен. Вместо того чтобы кое-что убрать, он, напротив, дописал то, чего не следовало.
Все это не имело бы никакого значения, если бы его работа не была отобрана на конкурс. Конечно же, ее заметили критики. Эти существа уродовали картину. Кое-кто высказал мнение, что ни к чему выставлять напоказ такое творение. Вот поэтому я и очутился здесь.
Хоуг поднялся, давая понять этим, что его рассказ окончен. Синти испуганно смотрела на него.
— Вы… вы…
Он улыбнулся.
— Нет, Синти. Не я создатель вашего мира. Вы как-то спрашивали меня о моей профессии. Так вот, я — критик.
Рэнделлу не хотелось верить во все это, но правда кричала о себе, и от нее трудно было отмахнуться.
— Я сказал вам, — продолжал Хоуг, — что буду изъясняться с вами теми терминами, которые вы используете. Вы должны знать, что оценивать такое произведение искусства, каким является ваш Мир, это совсем не то, что подойти к полотну и взглянуть на него. Этот мир заселен людьми, и он должен рассматриваться глазами этих людей. Я — человек.
Похоже, Синти это встревожило еще больше.
— Не понимаю. Вы что, вселились в человеческое тело?
— Я — человек. Среди человеческой расы существуют люди-критики. Каждый из них является воплощением критика, но в то же время он человек во всех отношениях, не ведающий о том, что он к тому же еще и критик.
— Вы сами себе противоречите.
Хоуг кивнул.
— До сегодняшнего дня этот самый человек, — он постучал себя по груди, — представления не имел, во что влез. Просто после некоторых вопросов Синти ему стало неловко оставаться прежним. Но он всего лишь человек, не более того. А существуют вопросы, на которые я, как Джонатан Хоуг, ответить не могу.
Джонатан Хоуг родился в обличье человека, чтобы наблюдать за некоторыми художественными аспектами этого мира и наслаждаться ими. А потом его стали использовать в разоблачении кое-какой деятельности этих дорисованных существ, которые называют себя сынами Птицы. Вы оба оказались втянуты в это расследование совершенно случайно. Но так уж получилось, что, общаясь с вами, я получил возможность наслаждаться истинным искусством. Вот потому-то я и решил взять на себя хлопоты и объяснить вам ситуацию.
— Что вы имеете в виду?
— Позвольте мне сперва рассказать о том, что мне пришлось наблюдать как критику. Ваш мир состоит из нескольких удовольствий. Это еда. — Он отщипнул от грозди винограда сладкую ягодку, положил ее в рот, раздавил языком и проглотил, смакуя целый букет ощущений. — Восхитительно и достойно удивления. Никому не приходило в голову превращать обыкновенную энергию в искусство. У вашего художника истинный талант.
Помимо этого, существует сон. Совершенно удивительное состояние, в котором самим художником дозволено создавать собственные миры. Теперь вы понимаете, надеюсь, — продолжал он с улыбкой, — почему критик должен быть именно человеком. Иначе он бы не смог спать, как все остальные люди.
Еще существуют алкогольные напитки — сочетание еды и сна. Есть удивительное наслаждение общения, подтверждение чему наш с вами пример. Конечно, здесь художник не изобрел ничего нового, но тем не менее это еще один плюс в его пользу.
Не стоит забывать и про секс. Как критик, я бы никогда не обратил внимания на нечто подобное. Но вы, друзья мои, заставили меня, Джонатана Хоуга, посмотреть на это иными глазами и найти в сексе нечто такое, до чего я бы никогда не додумался в своих собственных творениях. Да, ваш художник воистину талантлив. — И он посмотрел на них почти с нежностью. — Скажите, Синти, что в этом мире вы больше всего любите и больше всего ненавидите?
Она даже не попыталась ему ответить, а лишь поплотнее прижалась к мужу. Рэнделл обнял ее. Хоуг обратился к нему:
— А вы, Эдвард? Есть в этом мире нечто такое, ради чего вы отдали бы свою душу? Впрочем, не надо отвечать. Я все понял по вашему лицу и прочел в вашем сердце прошлой ночью, когда вы склонялись над постелью своей жены. Замечательное искусство, просто чудесное… вы оба. В этом мире мне удалось найти несколько образцов истинного искусства, что вполне достаточно для того, чтобы дать художнику возможность попытаться создать повое произведение. Но слишком уж много в вашем мире плохого, созданного небрежно, по-дилетантски. Я не могу проникнуться любовью к произведению искусства, если в нем не заложено трагедии истинной любви.
Синти бросила на Хоуга испуганный взгляд.
Хоуг поднял на нее глаза. В них было не сочувствие, а сдержанная благодарность.
— А как же может быть иначе, моя дорогая?
Она внимательно посмотрела на него, потом отвернулась и спрятала лицо на груди мужа. Рэнделл нежно погладил Синти по голове.
— Прекратите, Хоуг! — гневно сказал он. — Вы опять ее напугали.
— Простите, я этого не хотел.
— Не хотели, а сделали! А теперь послушайте-ка, что я вам скажу. Не слишком ли много в вашей истории несоответствий? Даже не потрудились гладко сочинить.
— Я таки знал, что вы мне до конца не поверите.
Но Рэнделл не верил ни одному слову Хоуга, поэтому, набравшись храбрости, он начал свою речь, не выпуская из объятий жену:
