— Да, совершенно так.
— Вот мы и добрались, — заметил генерал, улыбаясь.
— Нет, генерал, вы напрасно так предполагаете, после этого происшествия я видел эту девушку только издали и никогда не говорил с ней.
— Это странно.
— Почему?
— Потому что, говоря о вас…
— Что такого особенного она могла сказать обо мне?
— Ничего, но тон музыку делает, мой любезнейший друг.
— Я не понимаю…
— Право, от вас не скоро добьешься исповеди.
— Разве меня надо исповедовать? — спросил Шарль с несколько натянутой улыбкой.
— Лучше я повторю вам, что она сказала.
— Как вам будет угодно.
— Так вот как вы относитесь к дамам, беспокоящимся о вас!
— Я не понимаю, как могла беспокоиться обо мне эта дама, знать которую я не имею чести?
— А между тем это так; она остановила меня в минуту моего выступления из Бельвю и спросила, почему вас нет со мной.
— Весьма странно!
— Вовсе не так странно, как вам кажется. Я отвечал, что вы заняты исполнением данного вам поручения, и это успокоило ее; тогда она, краснея и запинаясь, сказала мне, что многим вам обязана, что вы спасли ей жизнь…
— Я?
— Я повторяю ее слова; она прибавила, что принимает в вас большое участие и будет радоваться…
— Я уже слышал это, генерал.
— И будет радоваться каждой вашей удаче, так как теперь вы не на своем месте…
— Я очень благодарен мадемуазель Марте…
— Подождите до конца, что еще будет.
— Слушаю…
— Я сказал ей, то есть этой барышне…
— Да.
— Я сказал ей, что повторю вам все, что слышал от нее; она отвечала мне, а сама покраснела — совершенно как вы в настоящую минуту…
— Я покраснел, генерал?
— Как рак, говоря попросту.
— И что же?
— А! Вы начинаете интересоваться?
— Мы с вами болтаем; не все ли равно в таком случае, о чем разговаривать.
— Гм! — улыбаясь, произнес генерал. — Тогда эта барышня сказала мне, что ей будет приятно, если я передам вам ее слова.
— Весьма любезно с ее стороны, что она вспомнила обо мне.
— Отлично, но, как я уже сказал вам, тон музыку делает.
— Это правда…
— Если бы вы слышали ее взволнованный голос, если бы вы видели ее полные слез глаза, румянец на ее щеках, вы, конечно, убедились бы так же, как и я…
— В чем же, генерал?
— Ах, Боже мой! Да в том, что она вас любит! Вот наконец роковое слово произнесено.
Шарль Лебо страшно побледнел и нервно затрясся всем телом.
— Что с вами? Вам дурно? Или это от радости? Вы посинели.
— Нет, это ничего, генерал, — отвечал Шарль прерывающимся голосом, осушая залпом стакан воды.
— Что было с вами, друг мой?
— Ничего, ровно ничего; я чуть было не умер.
— Чуть было не умерли?
— Да, генерал, вы нанесли мне страшный удар; сердце у меня так забилось, что я до сих пор еще не могу оправиться.
— Простите меня, я не имел дурного намерения.
— Я не обвиняю вас; я вполне верю в ваше расположение ко мне.
— Еще раз повторяю: я думал обрадовать вас, а вместо этого так огорчил… Вы, следовательно, любите другую?
— Я еще никогда не говорил о любви ни одной женщине.
— Но эта девушка вас любит, я уверен в этом, я понял это с первых ее слов; как вы могли остаться равнодушным?
— Я вовсе не равнодушен; может быть, несмотря на все мои усилия…
— Вы любите ее?
— Если бы так, то к чему может привести такая любовь?
— К вашему счастью, друг мой.
— Подобное счастье невозможно; я мечтал, создавал безумные планы, но осознал, хотя, к несчастью, поздно, что для меня нет надежды.
— Почему же, друг мой?
— По тысяче причин, генерал.
— Скажите хоть одну, серьезную.
— Это нетрудно; вместо счастья, которое вы сулите мне, я вижу в будущем только одно вечное несчастье.
— Вы заблуждаетесь.
— Я заблуждался слишком долго, но теперь стал умнее
и покорился; я родился под роковой звездой; я всегда страдал, всегда был несчастлив и теперь притерпелся.
— Это не причина, друг мой.
— Что я могу вам сказать? Я сам себя не понимаю. Что я такое? Охотник, праздношатающийся, одним словом, Сурикэ. Неужели вы думаете, что, если бы я попросил у графа руки его воспитанницы, он отнесся бы серьезно к моему предложению? Он засмеялся бы мне в лицо, а может быть, просто приказал бы своим лакеям выгнать меня.
— Вы ошибаетесь, друг мой; если бы граф, мой родственник, отказал вам в руке своей воспитанницы, — впрочем, предполагать это нет причины, так как вы не высказывались перед ним, — то он, во всяком случае, говорил бы с вами как человек лучшего общества с себе равным; я уверен, он не лишил бы вас своего расположения.
— Вы так думаете?
— Вполне уверен. Вы принадлежите к лучшему обществу, молоды, красивы, получили хорошее образование и умны от природы; что же желать еще? Ваша честность и добросовестность вошли в пословицу в колонии; какая семья не отдала бы вам с радостью своей дочери?
— Благодарю вас, генерал, за слишком лестное мнение обо мне; но вы смотрите только со своей точки зрения, вы забываете во мне охотника и видите только адвоката; не все разделяют ваш взгляд; лучше мне успокоиться; несчастье и я, мы старые знакомые.
— В ваших словах есть некоторая доля логики и правды, но я дал себе слово устроить ваше счастье; представляется случай услужить вам, я не премину им воспользоваться.
— Генерал, прошу вас…
— Дайте мне договорить; после вы можете высказать мне свои замечания, и мы обсудим их вместе.
— Хорошо, извольте говорить.
— Граф Меренвиль не только мой родственник, но вместе с тем друг.
— Не спорю, но…
— Вы уже прерываете меня? — сказал Монкальм, улыбаясь.
— Правда, извините меня.
— Не касаясь в разговоре ни вас, ни мадемуазель де Прэль, я постараюсь узнать образ мыслей моего двоюродного брата; граф человек вполне честный и весьма опытный; он самым деликатным образом выспросит свою воспитанницу; как бы она ни скрывала своих чувств, он угадает их; тогда, без сомнения, он поступит, как должен поступить честный человек; это нетрудно, не правда ли?
— Конечно, нет.
— Предоставьте мне устроить все.
— Так, как вы сказали, генерал…
— Конечно, главное, чтобы молодой девушке не было никаких неприятностей из-за всего этого.
— Да, именно так.
— В таком случае, вы принимаете?
— Если так, то предоставьте мне действовать, а когда придет время, тогда благодарите.
— Что бы ни случилось, генерал, я буду вам благодарен.
— Хорошо, мы поговорим об этом, когда мой план удастся…
— Да услышит вас Господь, генерал!
— Он услышит вас; кстати, в числе писем, полученных мною сегодня, есть объемистое письмо на ваше имя, из Франции, из Парижа; я вам передам его сию минуту. Уже поздно, не собираетесь ли вы спать? Я очень устал, и мне недурно будет уснуть на несколько часов.
