трубы. — В дождь лучше выбирать не самое приятное, зато надежное.
Я оказался прав. Через полчаса где-то за стеной, параллельно нашей трубе послышался шум, — сначала несильный, но еще через минут двадцать он превратился в грохот.
— Вот это да, — сказала Света, освещая маленьким фонариком наш путь.
Мне было немного не по себе. Я плохо помнил, а точнее — вообще не помнил, куда мы лазали, отец Виталика постоянно поднимался по лестницам, подавал нам руки, мы шли за ним, потом опять спускались — попадали в какие-то довольно просторные комнаты с множеством вентилей — примерно также было и сейчас, только что теперь тут все было тихо и сухо. И почти не воняло как тогда.
Вдруг я услышал негромкую музыку. Сначала я подумал, что это проделки моего слуха, жестом остановил Свету.
— Слышишь?
Она покачала головой.
— Нет.
— Это же… прислушайся! О, господи…
Действительно, за шумом дождя было очень трудно разобрать, но я отчетливо слышал — мой слух был приучен и не к такому, когда ты часами, напрягая слух, стоишь под тропическим ливнем и только от того, услышишь ли, как крадется добыча зависит — будешь ли ты сегодня сытым или голодным. Как и все племя. Все очень просто. Поэтому я слышал…
— Что? — снова повторила она. — Что ты слышишь?
— Это Чайковский. Адажио «Лебединое озеро»…
— Я… что-то… вот! Вот, услышала! — воскликнула она. — Я знаю эту мелодию!
— Ее все знают, только назвать мало кто может, — улыбнулся я. — А знаешь, что это значит?
— Нет.
— Мы под театром музкомедии. И там сейчас или представление или репетиция!
Я посмотрел наверх — к люку тянулась длинная лестница. В какие-то моменты дождь из соседней трубы заглушал музыку, но как только мы стали подниматься, мелодия напомнила нас целиком и полностью.
— Господи… — Света замерла. — Как же красиво… неужели нужно оказаться в такой ситуации, чтобы понять это…
— Как только выкрутимся из этой заварушки, давай сходим… — я посмотрел на нее и улыбнулся.
Мелодия и правда дарила ощущение какого-то волшебства, которому по плечу не только все наши проблемы, но и передряги гораздо покруче. Она лилась свободно и плавно и в какой-то момент я подумал, что наверно только музыка может проникать сквозь пространство и время, сквозь измерения…
— Нет! — сказал я сам себе. — Только не это!
— Что?! — Света отвлекалась от своих мыслей и с тревогой посмотрела на меня.
— Я вдруг подумал, что эта музыка могла быть… из другого, из моего… измерения. Я часто ловлю себя на мысли… нет, я на самом деле слышу музыку, когда рядом нет никого оркестра, исполнителя и даже завалящей портативной колонки. А музыка есть. У тебя бывало такое?
Света нехотя кивнула.
— Ну вот. Будем надеяться, это все-таки ваш настоящий оркестр…
Я подлез под люк и аккуратно поднял его на сантиметр. На удивление люк легко поддался и теперь музыка ворвалась в подземелье целиком, до единой ноты. У меня даже голова закружилась.
В помещении было темно и… странно.
Я осторожно открыл крышку люка целиком и выполз наружу. Ничего не понятно. Музыка лилась откуда-то спереди, — перелив волнующей мелодии проникал в каждую клеточку и вибрировал. Я почувствовал, как по телу бегут мурашки. Оглянулся, — Света выползла вслед за мной. Ее глаза были похожи на глаза кота, попавшего в царство валерьянки.
Потом я различил ножки стульев и ноги, множество ног — мужских и женских. Мужские были в черных брюках и начищенных блестящих туфлях, а женские в туфельках — лодочках, босоножках, лоферах, слиперах — белых, бежевых, черных и салатовых; среди них, чуть сбоку — массивную нижнюю часть контрабаса, справа — большой барабан, стоящий на боку, — на его поверхности расползлось два темных пятна, куда ударял молоток, приводимый в действие ногой музыканта.
И теперь я понял — мы попали под сцену и смотрим сзади на оркестровую яму. Видимо, дают «Лебединое озеро», правда только теперь я понял, что музыка несколько иная, будто бы в аранжировке, что, впрочем, не делало ее хуже.
Вряд ли бы нас кто-то увидел из музыкантов — во-первых для этого нужно было нагнуться, во-вторых, услышать и в-третьих — отвлечься. Мало ли что там под сценой происходит.
Света знаком показала, — мол, что делать будем?
Я прошептал беззвучно:
— Наслаждаться музыкой.
Она поняла меня и без слов — мы легли на дощатый пол, лицом друг к другу — время вдруг растворилось, исчезло, все измерения — слились в одно и осталась только эта божественная музыка.
Пожалуй, ради такого момента стоило все это пережить — подумал я, падая и взмывая на чарующих волнах бессмертной музыки.
— Как же это прекрасно, — прошептала Света, глядя мне в глаза. Я ничего не ответил, все и так было ясно.
Мы не заметили, как представление окончилось — зал некоторое время сидел в тишине, а потом вдруг взорвался аплодисментами.
Оркестранты встали, поднялся и зал.
— Идем, надо выходить отсюда! — шепнул я Свете.
Мы задвигали локтями к углу сцены, выползли, я — первым, подал руку девушке, она последовала за мной. Я обернулся и поймал на себе удивленный взгляд молоденькой виолончелистки. Кажется, от удивления она едва не выронила свой инструмент и совсем забыла, что зрительный зал находится в другой стороне.
Однако удивилась, как мне показалось, она не тому, что двое неизвестных человек вдруг выползли из-под сцены. Она узнала меня. Скорее всего, потому что портрет Антона-2 публиковался на портале вместе с его статьями. А может быть, мое лицо уже украшало листовки с надписью «Их разыскивает полиция». Ничему в этом мире удивляться было нельзя.
Я поднес палец к губам и улыбнулся, стараясь выглядеть как можно более беззаботно.
Девушка застыла, потом едва заметно подмигнула и качнула головой. Как заговорщик. Я ответил ей признательным кивком.
— Поклонница? — Света уловила наши странные перемигивания.
Неужели ревнует?! — подумал я, но она тут же отмела мои подозрения:
— Правильно, что отвлек ее.
Мы быстро прошли вдоль стенки, задрапированной черной тканью и оказались возле зрительских рядов. Люди хлопали, улыбались, чувствовалось, что здесь они могут быть сами собой — может быть, только здесь и больше нигде. Отдушина.
Никто не обращал на нас внимания.
Я увидел дверь наверху и потянул Свету туда. Мы быстро поднялись по широким ступеням, возле самой двери обернулись — музыканты оркестра кланялись зрителям, девушка в белом вручала дирижеру цветы, — все это было так непохоже на то, что творилось снаружи.
В фойе театра я увидел небольшое кафе. Мы посмотрели на него одновременно.
— Как же я проголодалась, — сказала Света.
Я судорожно сглотнул.
