Тем временем музыкальная программа закончилась, и Ольга, спохватившись, позвала собак и побежала проведать дядю Колю. Русинов немедленно вошел в сарай, где трещала электростанция, вставил найденный ключ в пробой замка – подошел! Он распахнул дверь, оббитую железом, и в нос ударил тяжелый и стойкий запах кислоты. Выключатель оказался справа от двери…
Здесь был настоящий аккумуляторный цех, по размерам и мощности годившийся для хорошей автобазы. У стены на длинном железном верстаке, покрытом резиной, стояло десятка полтора аккумуляторов, причем больших, используемых на танках и комбайнах. Еще штук двадцать аккуратно стояли вдоль стены, возле железного чана, где, видимо, их промывали. А в углу, на деревянных стеллажах, лежали новые, в импортной упаковке. Тут же были оплетенные бутыли с кислотой и дистиллированной водой. Над верстаком, прикрученное к стене, висело модное многоканальное зарядное устройство с гроздьями проводов. Русинов заглянул под верстак, где что-то белело, и разглядел десятка три щелочных аккумуляторов, применяемых для шахтерских ламп…
Он быстро выключил свет и затворил дверь. Сбавил обороты двигателя электростанции, выровнял напряжение в сети. На пасеке любили свет! Зимой пчеловоду делать нечего, потому, наверное, и открыл аккумуляторный цех. Шофер лесовоза привозит и отвозит продукцию, и весь леспромхоз доволен. Частная предпринимательская деятельность. Только уж больно далеко от Ныроба! Хотя, с другой стороны, удобно прятаться от налоговой инспекции… Но какой дурак возит ему на зарядку шахтерские аккумуляторы? Из шахт Верхнекамского бассейна – слишком далеко, да и на каждой шахте есть свои аккумуляторные.
Русинов открыл свою машину, включил печку, радиоприемник и портативный вулканизатор: за ночь аккумулятор сядет. А завтра еще выдернуть центральный провод зажигания и погонять стартером, чтобы уж посадить окончательно. Потом он заглянул в избу, повесил на место ключ и сел к телевизору. Ольга была уже на крыльце.
– Как самочувствие дяди Коли? – спросил он.
– Вколола димедрол, может, уснет. – Ольга устроилась возле телевизора: шла примитивная и глупая передача «Выбери меня». Ведущий-сводник пыжился изо всех сил, чтобы развеселить публику.
– У него плохой сон?
– Две недели не спит…
– Оля, позвольте мне его посмотреть? – попросил Русинов. – Это по моей части.
– Нет, это не по вашей части, – отрезала она. – Сниму боль в суставах – будет спать как миленький.
– Вы что, не доверяете мне? – улыбнулся он. – Может, диплом показать?
– Я-то и доверила бы, да он не согласится, – объяснила она. – Привередливый – невозможно. Раньше его мама лечила, теперь я.
– Мама тоже врач?
– Фельдшер.
– А папа?
Ольга обернулась к нему и сказала с предупреждающей угрозой:
– А папа у меня – милиционер! Участковый!
– Вот как! – засмеялся Русинов. – А мы сейчас не на его участке?
– Нет, он в Гадье живет. Что, испугались?
– Конечно, испугался: с детства милицию боюсь.
– Папа очень строгий, – с любовью сказала она. – Его все слушаются и боятся.
Если дядя Коля дружил с отцом Ольги, значит, имел документы и был личностью известной. Но почему же он так похож на Авегу?! И почему к нему приходит без вести пропавший разведчик Виталий Раздрогин?
– Оля, а вы помните Владимира Ивановича? – решился спросить Русинов.
– Это кто? – Она наморщила лоб.
– Соколов.
– Не знаю, – сказала Ольга. – Не слышала… А кто он?
– В этих краях жил, мой знакомый, – пояснил Русинов. – А Авегу помните?
– Авегу помню! – вдруг с интересом воскликнула она, и у Русинова перед глазами зашатались столбики. – Но вы-то откуда его знаете?
– Видите, оказывается, у нас есть с вами общие знакомые! – не скрывая торжества, произнес Русинов. Ольга его радость поняла по-своему:
– Это ни о чем не говорит, господин полковник. На вас дурно действуют такие передачи!
Она выключила телевизор: здесь работала всего одна программа. Русинову хотелось немедленно расспросить ее об Авеге, но Ольга снова очужела и, по виду, не намеревалась больше вести разговоры. Можно было спугнуть ее, а потом уж никогда не поправить отношений. Хотя тот интерес, что возник в ее глазах при упоминании Авеги, продолжал существовать.
– В таком случае я пошел спать! – заявил Русинов. – Кстати, передача очень хорошая. Когда люди встречаются – всегда хорошо. Спокойной ночи!
Он пошел в свою палатку. От счастья и какого-то мальчишеского азарта хотелось прыгать. Авегу здесь знали! Наконец-то отыскался первый человек, который помнил его! Владимира Ивановича Соколова Ольга не знала, но Авега был ей знаком. Значит, он отсюда, из этих мест. Но почему же никто не откликнулся, когда объявляли на него розыск? Даже Ольгин отец, работник милиции, участковый! К нему-то уж точно попадал плакат с портретом Авеги…
Сначала он забрался в спальный мешок, однако через пять минут ему стало душно и жарко в палатке. Вопросы и мысли распирали сознание, и, несмотря на прошлую бессонную ночь, спать не хотелось. От волнения он выбрался на улицу и закурил. В траве бесконечно трещали кузнечики, разогретые солнцем земля и камни теперь отдавали тепло, вездесущий запах нектара, текущего с пасеки, кружил голову.
Отец Ольги! Вот кто много знает! И крепко молчит, если на него не могла выйти Служба. А Ольга проговорилась случайно, по своей природной откровенности. И возможно, поняла это, поскольку тут же скомкала разговор. Завтра она расскажет все Петру Григорьевичу, а может, и дяде Коле… Если пчеловод появился здесь двенадцать лет назад, то он не должен знать Авегу, которого задержали в Таганроге еще в 1975 году. Ольге, поди, и десяти лет не было, но детская память очень цепкая, а сознание образное, потому и помнит. Авега, как и дядя Коля, был вхож в дом Ольгиного отца. Вот бы с кем познакомиться!
Русинов снова забрался в кабину, не включая света, отыскал в бардачке складной нож и срезал растяжки, удерживающие талисман – медвежонка. Нефритовая обезьянка была одним из главных козырей, своеобразным пропуском, опознавательным знаком, способным привлечь к себе внимание тех, кто знал символ этого божка.
В руках Русинова был ключ, которым можно было отпереть пока еще неведомый замок.
После закрытия Института у Русинова появилось время, чтобы сесть и обдумать все, что он наработал за эти годы, и как бы выделить из всего теоретического и практического материала основные направления, по которым можно было двигаться дальше. Он уже не мог жить без исследовательской работы: сознание давно сориентировалось на бесконечный поиск, и это считалось своего рода психическим «заболеванием», которым страдают ученые, геологи, альпинисты, спелеологи, аквалангисты и литературные графоманы.
