Так он рассуждал, но почувствовал, как все в нем гневно запротестовало — к отцовскому чувству примешалось давно пережитое, чего никогда не забыть…
«Но для того ли я в этих пустынях насмерть бился с басмачами, которые убивали, истязали, грабили людей, проливал кровь, от пули басмача чуть не умер в госпитале, потом терпел нужду, вырастили с женой единственную дочь — для того ли, чтобы потомок недобитого бандита…» — он даже задохнулся от злобы и обиды, почувствовал боль в сердце и повернулся на правый бок.
Когда кровь отхлынула и сердце немного успокоилось, он как будто ослабел, и думалось уже лениво, с тоской: «Алибек не скажет ей правды о себе, она может серьезно увлечься, даже полюбит, и поверит в свою любовь. И я должен буду сказать ей правду — так у нас всегда было. Но как она перенесет это? Да, нужно чтобы она уехала».
«Странно, — думал он минуту спустя, — мы говорим, проповедуем: родители не должны навязывать детям свою волю. Говорим это вообще для всех, а когда касается своих детей — думаем совсем иначе. А говорим много. Ведь даже в легенде, рассказанной Григорием Петровичем, — случайно это получилось у него или он говорил с умыслом — есть протест против того, чтобы родители навязывали свою волю детям. Результат — трагедия Мальги…».
Приступ раздражения прошел, и Николай Викентьевич стал приходить к мысли, что он погорячился зря, ничего еще нет такого, чтобы сильно волноваться. Правда, он хорошо знает дочь, уверен и сейчас, что она неспроста задерживается с молодым человеком в пустыне — время уже к вечеру, — но это еще не значит, что надо придавать этому такое серьезное значение. «С возрастом меняются поступки, характер, привычки, взгляд на некоторые вещи, а мы, отцы, оказывается, страшно эгоистичны, не замечаем этих изменений, — и тут заложено много конфликтов между родителями и детьми, и большая часть таких конфликтов — от взаимного непонимания» — успокаивал себя Николай Викентьевич.
Он поднялся, чтобы выйти из палатки и прогуляться. Услышав легкие быстрые шаги, он остался сидеть на смятой постели.
Войдя, Лина бросила шляпу и сумку в угол палатки и, повернувшись, сказала как можно спокойнее:
— Папа, я задержалась. Виновата, прости…
Николай Викентьевич посмотрел на нее и сразу понял, что догадка его подтвердилась. Глаза Лины, несмотря на то, что она чувствовала себя виноватой, светились лучисто и радостно, как никогда в жизни, и он подумал:
«У нее уже есть человек, о котором она думает больше, чем об отце, и который радует ее больше, чем отец».
Лина догадалась, о чем думает отец, почувствовала себя еще больше виноватой, покраснела, но взгляд не отвела, освещенный изнутри светом большой радости.
— Ты ведь сегодня не обедала, — заметил он довольно сухо.
— Да, папа. Я зашла очень далеко. Но если ты беспокоился, то напрасно: со мной был Алибек…
Он промолчал. Зная, что она заметит недовольство на его лице, сказал прямо.
— Это-то меня и беспокоит.
— Что ты, папа! — обиделась Лина. — Как ты можешь так говорить?..
«Защищает, обиделась — все ясно. Как ни тяжело, придется говорить правду до конца», — решил он и попросил:
— Присядь, Лина. Нам нужно серьезно поговорить.
Она села, положила руку на плечо отца и, не дожидаясь вопроса, продолжала о том, что не досказала:
— Ты судишь о человеке, не зная его. Он порядочный, честный… Жизнь у него была трудной, он многое пережил. Я никогда не думала, что здесь можно встретить такого человека…
— Чем же он доказал свою честность?
— Как чем? А за что ты объявил ему благодарность? Странно, что ты забыл об этом или хочешь забыть.
— История с золотом в данном случае не имеет большого значения.
— Пусть так. Но она не случайна. Ты знаешь, папа, Алибек воспитывался в детдоме. Отец бросил его, мать умерла рано. Его воспитала советская школа. Он устоял против многих соблазнов, которые в детстве уводили сирот на путь преступной жизни. Алибек остался честным, порядочным человеком.
Лина защищала Алибека горячо и видела, что не убеждала отца.
— Да, все это, конечно, хорошо, — скупо согласился Николай Викентьевич. — И довольно об этом… Я хочу спросить: как с отъездом?
— Что? С каким отъездом? — не поняла сразу она.
— С твоим, конечно. Мы договорились, что ты едешь завтра. Мать ждет, делать тебе здесь нечего. Я смотрел твою коллекцию — вполне достаточно… Разве тебе уже не хочется в Москву? В первый раз, когда я, вернувшись из Кзыл-Орды, заговорил об этом, ты, кажется, обрадовалась. Теперь, вижу, удивляешься тому, что надо ехать.
Лина смутилась, молчала, раздумывая: «Сказать или не сказать все… Но об этом, нельзя так сразу говорить — это очень серьезное. Надо подождать, я скажу после». И снова ласково положила на его плечо руку.
— Видишь ли, папа, мне нужно еще кое-что сделать, выяснить, изучить… Потом нужно составить подробное описание растений, это легче всего сделать здесь, пока живешь в пустыне и под рукой масса материала.
— Да! — не особенно охотно согласился отец, — работай сегодня вечер, ну завтра еще день, и, я думаю, хватит времени на это.
Лина хотела что-то сказать, но в это время в палатку шаром вкатился Григорий Петрович.
— Слышу разговор, значит, думаю, можно зайти да и зашел, не спросясь. Извините! — весело заговорил он. — Отдохнули, Николай Викентьевич?
— Не особенно хорошо, а все-таки легче, — сказал профессор. — Что ж, приступим к делу.
И они занялись отчетом.
Лина так и не пошла обедать. До ужина она сидела над толстой тетрадью в клеенчатом переплете, писала что-то, перебирала растения, собранные для гербария, рассматривала их и снова писала.
И утром она занялась тем же. Совершенно успокоенный Николай Викентьевич ушел на раскопки и пробыл там до обеда. А когда вернулся, Лины в палатке не оказалось, не видно было сумки и шляпы.
Сегодня небо было мутным, как плохо вымытое стекло. Ветер завернул с севера, он сквозил по руслу, пронизывающий, холодный, свистел в саксаульнике.
Лина шла тем же путем, но вчерашних следов, своих и Алибека, не видела — их замело.
Она пришла на то же место, где была вчера, и сразу же из саксаульника показался Алибек. Они не назначали свидания, но он следил за каждым ее шагом и, увидев, как Лина пошла в пустыню, направился вдоль русла, а потом свернул и, поднявшись на берег, быстро пошел сквозь саксаульник ей наперерез.
Алибек подбежал к ней. Лина хотела было спросить о чем-то, но он, протянув руки, крикнул: «Алина!», и она забыла, что хотела спросить.
Потом она сказала, что, кажется, завтра должна ехать — так хочет отец. Алибека это сообщение поразило, как и вчера.
