Хоу говорил об убийстве, и только об убийстве. Я уснул под монотонное звучание этого голоса и проснулся опять под скребущий звук напильника.
Утром пришлось рассказать Герде, что задумал Хоу. И когда она отобрала у него эту злосчастную железку, он вел себя, как дитя, у которого отняли любимую игрушку. К вечеру новая железка снова была у него, он водил по ней напильником с отчаянной энергией. Макфи вырвал у него из рук железку и выбросил за уступ на лед. Хоу расплакался. Но к началу следующего дня он опять трудился уже над другим куском металла. Мы оставили доктора в покое.
Чтобы занять людей работой и поддерживать в них хоть какую-нибудь надежду, я заставил их вырубать ступени в боковой стенке айсберга.
Мы установили постоянный дозор, и день ото дня, по мере того как пролагали себе путь наверх, дозорный пост перемещался все выше и выше. Наконец он расположился на плоской вершине айсберга, что-то около ста двадцати футов над паком.
23 февраля, незадолго до полудня, взволнованный дозорный вытащил меня из палатки.
— Херр каптейн, там дым! — воскликнул он.
— Дым? — удивился я.
По ступенькам я вскарабкался на дозорный пункт и увидел на юго-западе огромный столб дыма.
Этой же ночью, как только солнце скользнуло за горизонт, мы увидели под дымом красное зарево. Весь лагерь ревел от восторга. У каждого мелькнула мысль о спасении. Мне пришлось им сказать, что, возможно, экипаж «Южного Креста» поджег выпущенное из судна горючее, чтобы огонь и дым служили для спасательных судов маяком. Но даже это не охладило пыла моих людей. Если уж потерпевшие с «Южного Креста» решились дать сигнал, значит, поблизости непременно должны быть спасатели. На протяжении двух дней царило радостное оживление. Потом на нас обрушился штормовой ветер, принесший с собой ледяной дождь со снегом…
О спасении больше никто и не заикался. Да и вообще мы почти не разговаривали. Под тяжестью ветра люди прилипли к поверхности айсберга, точно мухи к липучке, а снег накапливался вокруг нас и замерзал. Ежедневная доставка получаемой у Бланда провизии стала сложным делом. Во время шторма мы потеряли одного человека. Он отправился с двумя другими и больше не вернулся.
Шесть бесконечных дней мы лежали, оцепенев от стужи и голода, в палатках, засыпанных снегом со льдом, в тесноте и грязи. На шестой день ветер стих… Люди, вернувшиеся от Бланда, пожаловались на скудность выданного им провианта. Бономи шепнул им, что пищи в нижнем лагере было еще много, и его слова вызвали общее возмущение.
— Настал момент, которого мы ждали, — прошептал Хоу, отозвав меня в сторону.
— Если их вести в таком состоянии, — сказал я, — они разграбят все припасы. Четыре человека, пусть они даже едят вволю, все же не уничтожат весь провиант, предназначенный для сорока с лишним человек.
— Это тот случай, которого мы ждали, — настаивал Хоу. Его глубоко запавшие глаза лихорадочно блестели.
— Нет, — отрезал я и стал спускаться по уступу.
У баррикады из смерзшегося снега, обозначающей границу между двумя лагерями, стоял Бономи.
— Мне нужно поговорить с Бландом, — сказал я.
Он приложил палец к губам.
— Сначала мне надо с вами поговорить.
— Что случилось? — спросил я. Говорить с ним у меня не было желания.
— Я твердо убежден: Бланд проявляет беспокойство. Ваксдаль и Келлер начинают догадываться, кто убил Нордаля и протаранил ваше судно. Эрик велел им заткнуться. Один раз даже ударил Келлера. А сейчас сидит мрачный… Думаю, теперь ему не до сладкого сна.
— Это правда, Бономи? — строго спросил я.
— Нечего и говорить об этом, если это неправда. Говорю вам, Бланд все больше боится. Эрик все время надеялся, что айсберг вырвется из пака. Но теперь на этот счет у него уже нет никаких иллюзий. Думаю, Бланд скоро покинет лагерь. Продуктов осталось только на двадцать пять дней, а сокращать рацион он больше не осмелится.
— Идите и скажите ему, что мне нужно с ним поговорить.
Бланд поднялся ко мне по склону, я увидел, что его самоуверенность пропала. Он выглядел сытым, но глаза ввалились.
— Ну? — промолвил он, пытаясь приобрести прежнюю уверенность.
— Люди жалуются на рацион, — сказал я.
— Ну и пусть себе жалуются.
— В вашем-то лагере уж наверняка нет никакого ограничения в еде, — последовал мой упрек.
— А зачем ему быть? — сказал Бланд. — Они ведь сами сделали выбор.
— Люди становятся отчаянными, — предупредил я его. — Если вы не будете осторожны, они нападут на припасы и захватят их. Вы понимаете, что это значит, не так ли, Бланд?
Он нервно провел языком по растрескавшимся губам.
— Я пристрелю каждого, кто попытается на нас напасть. Передайте им это, Крейг. И передайте также, что если им недостает пищи, то это не моя вина.
— Они этому поверят, когда будут знать, что вы сидите на той же норме рациона, что и они, — отвечал я. — На сколько дней осталось припасов? Бономи говорит, только на двадцать пять.
— Черт побери этого ублюдка! — пробормотал Бланд. — Слишком уж много он болтает.
— Это верно, Бланд?
— Верно. Вы будете получать нынешнюю норму рациона еще двадцать пять дней. Все. Можете это передать.
Я быстро подсчитал в уме количество продуктов, которое могут уничтожить четыре человека, не ограниченные рационом, за этот период.
— Для моих людей нужно продовольствие на тридцать дней, три шлюпки и снаряжение для плавания — все это к наступлению ночи, — сказал я.
Бланд вытаращил на меня глаза, и было видно, что мой тон его испугал.
— Осторожнее, Крейг, или совсем прекратится выдача провианта.
— Если то, что я прошу, не будет сложено у этого барьера к восемнадцати ноль-ноль, не отвечаю за последствия. Это ультиматум, — добавил я и ушел.
Я рассказал людям о том, что сделал, и впервые за много дней увидел на лицах улыбки. Голодные люди кучками собирались у снежного барьера. Бланд с беспокойством наблюдал за ними. В нижнем лагере оба его помощника вместе с Бономи занялись перетаскиванием припасов. Бланд с винтовкой в руках нес охрану. Мы разрушили снежный барьер, и шлюпки, снаряжение, провизия были переправлены наверх, в лагерь.
…Миновал конец месяца, и в своем вахтенном журнале я сделал записи для того, чтобы зафиксировать течение времени. Теперь по ночам наступал период темноты, который удлинялся с ощутимой быстротой. За десять дней нам только один раз привелось увидеть проблеск солнца. По моим расчетам, мы находились примерно в 230 милях северо-восточнее того места, где покинули «Валь-4».
Все это время Хоу продолжал тайком работать над своей железкой. Каждый раз, стоило Герде или кому-нибудь из нас войти в палатку, он прятал ее и тихо лежал. Меня очень беспокоила Джуди. Она не разговаривала со мной со дня переправы на уступ. Герда говорила, что иногда, просыпаясь ночью, она слышала, как Джуди плачет и зовет отца.
