М. Роуз - Парфюмер Будды

Потом явился страх, глубинный страх надвигающейся разлуки. Что-то не так? Что происходит?

Жас попыталась открыть глаза, но не смогла. И снова ее захватил вихрь, мужчина и женщина исчезли, река пропала. Она оказалась в церкви со своими родителями и сестрой, в безопасности. Покой только здесь.

Сен-Жермен-де-Пре, с ее позолоченной медной и золотой мозаичной базиликой и мраморными колоннами, была старейшей церковью Парижа и единственным местом, где Мари-Женевьева Моро чувствовала себя в безопасности. Но сегодня ей было так же беспокойно, как и ее маленькой сестре, теребившей оборку на платье, несмотря на то что мама дважды ее одергивала.

Церковь была построена на месте храма египетской богини Изиды, стоявшего на этом месте сотни лет тому назад. Именно это было одной из причин, почему Мари-Женевьеву сюда так тянуло. Не потому, что здесь она чувствовала себя ближе к Богу, но – к Жилю. И когда священник взмахнул сверкающим серебряным кадилом и она вдохнула густой запах ладана, присутствие возлюбленного показалось еще более осязаемым.

Год назад Жиль Л’Этуаль уехал в Египет. Его отец и братья радовались, что самый младший отпрыск семьи исследовал древние методы создания духов и веществ, возможно, им неизвестные. История Египта была полна секретов создания духов, здесь были изобретены многие вечные методы получения эссенций ароматов из цветов и деревьев, процессы выжимки, анфлеража, мацерации и паровой дистилляции[22]. Если египетские методики и приемы были лучше, тогда у духов Л’Этуаль не будет конкурентов. А в Париже в последнюю декаду века такая конкуренция была чрезвычайно велика.

За Жиля беспокоилась только Мари-Женевьева.

Она знала его всегда и любила тоже всегда. Ее отец, кожевник, поставлял старшему Л’Этуалю кожу, из которой тот делал надушенные перчатки и продавал в своем магазине. Дети были неразлучны с детства, словно пара перчаток, как говорила мама Мари-Женевьевы.

Вопрос о том, что они обязательно поженятся, вообще никогда не возникал. Мари-Женевьева думала, что это случится, когда ей исполнится восемнадцать лет, но Жиль решил первым делом отправиться в Египет, сказав ей, что ему хочется увидеть мир за пределами улицы, на которой он родился. Такие слова сильно ранили ее, хотя она знала, что он вовсе не хотел быть жестоким. Просто она не представляла, что вне этой улицы могло быть что-то более стоящее, чем его руки, теплота и запах шеи в том месте, где проходила граница его коричневых волос.

– Я боюсь, – шепотом призналась она в ночь перед его отъездом.

Он рассмеялся.

– Думаешь, что я собираюсь повстречать какую-нибудь экзотическую египетскую принцессу, которая не отпустит меня?

– Нет.

– Тогда что?

Ей не хотелось рассказывать ему об ужасном сне, который она видела снова и снова.

Жиль глубоко в гробнице, и вдруг начинается песчаная буря. Мари-Женевьева видит, как песок невыносимо медленно обволакивает его, лезет в глаза, в рот, заполняет горло и в итоге душит.

– В чем дело, Мари?

– Я боюсь, что ты не вернешься домой.

– Но как такое может случиться? Что может заставить меня не вернуться домой, когда здесь ждешь меня ты? – Он поцеловал ее их особым секретным способом. Они сохраняли осторожность. Мари-Женевьева была умной девушкой и боялась забеременеть слишком рано. И вовсе не из религиозных соображений, не потому, что это грешно, просто она не хотела делиться Жилем ни с кем.

Теперь она преклонила колени перед алтарем, сложила молитвенно руки и обратила лицо к распятию Спасителя Иисуса Христа, терпеливо ожидая, пока священник причастит ее Тому, Кто воскрес. Закрыв глаза, она представила себе Жиля, обнаженного, стоящего перед ней, не Иисуса. Она представила, что ей сейчас дадут тело и кровь ее возлюбленного. И тогда она почувствовала знакомую истерику, нарастающую в ней.

Почему ей мерещились такие непристойности? Да, ладан всегда напоминал ей о Жиле, но вообразить, что священник держал в руке просфору, сделанную из тела Жиля, и предлагал ей золоченую чашу, наполненную его кровью?

Она ходила на исповедь и пыталась сознаться в своих фантазиях, но никогда не могла отважиться на это, всегда слишком смущаясь говорить. Вместо этого она рассказывала священнику о другом.

– Я так сильно волнуюсь за Жиля, что не могу аккуратно вышивать, и тогда маман сердится и ругается на меня, потому что не может ничего продать из-за плохой работы.

– Тебе следует верить в Непорочную Деву Марию, – обычно говорил священник сквозь железную решетку. – И когда тебя станут одолевать страхи, молись, Мари-Женевьева, молись всем сердцем.

Именно это делала Мари-Женевьева, терпеливо ожидая святого причастия. За спиной она слышала на каменном полу шаги прихожан, уже причастившихся и направляющихся на свои места, стук их четок, тихий шепот молитв, наполнявших церковь знакомыми звуками веры, которой она так сильно желала.

– Mon Dieu, non, non, mon Dieu![23] – женский крик, резкий и отчаянный, с болью вырвавшийся из груди, такой необычный в церкви во время службы.

Мари-Женевьева обернулась, чтобы увидеть, что случилось, обратившись спиной к священнику, когда он подошел к ней.

В проходе стояла мать Жиля рядом с Жан-Луи Л’Этуалем, обнимавшим свою жену. Мари-Женевьева заметила ужас на его лице, выразивший все, что было в голосе жены. Отец Жиля словно превратился в одну из каменных статуй, что стояли в боковых приделах.

Рядом с ними она увидела мужчину в грязных лохмотьях. Было видно, что он не спал и не мылся долгие дни. Неужели это он принес плохую новость? Издалека? Как далеко? Недели морем? Из Египта?

Мари-Женевьева хотела побежать к ним, но мать удержала ее.

– Нет, ты должна подождать, пока они подойдут.

Но Мари-Женевьеву не волновали условности. Она вырвалась от матери и подбежала к родителям Жиля, как раз когда к ним присоединились его братья.

Священник остановил службу.

В церкви повисла тишина.

Все смотрели.

Жан-Луи Л’Этуаль передал жену старшему сыну, словно тряпичную куклу, и направился к Мари-Женевьеве. Он взял ее за руки, но она отпрянула, потому что они показались ей ледяными. Хватило одного его прикосновения, чтобы она поняла, как не хочется ей услышать то, что он собирался сказать. Может быть, если она этого не услышит, то все превратится в ложь. Возможно, если не слышать, то можно будет по-прежнему ждать Жиля домой, оставаться помолвленной невестой, жить памятью о том, какой он был, какой у него был запах и каким нежным он был с ней и что они были пара французских перчаток.

– Наш Жиль… – начал Жан-Луи дрогнувшим голосом…