— Не надрывайся, — остановил старшина. — Подожми губы и языком вытолкни воздух.
На этот раз получился какой-то звук.
— Вот видишь! А ну ещё!
Звук повторился. На радостях Митя застучал по клапанам трубы, как по гармошке.
— Оставь клапаны в покое! Ну-ка, помнишь «до»?
— Ага.
— Попробуй взять его. Губы ещё подожми и языком потвёрже, ну!
Митя попробовал.
— Ещё подожми губы. Так! Та-ак!
Звук срывался и дрожал, но Митя и сам слышал, что получилось правильно.
— Не могу больше, — сказал он. — Губу больно.
— Больно? Это с непривычки. Потерпи. Нажми-ка этот клапан и вот этот. Так. Дай «ре». Слушай. — Он пропел: — Ре-е…
Митя подул.
— Хорошо. Губы подтяни. Ну, ещё раз. О, вот это правильно!
— Ой, и просто! — вырвалось у Мити.
Старшина покачал головой:
— Просто? Как бы не так! Это тебе просто, а им… — Он не договорил. — Хватит баловаться. Беги домой.
Старшина хотел еще что-то сказать, но махнул рукой и, взяв у Мити альт, повернулся уходить. Митя забежал вперед.
— Дяденька старшина, а у вас маленьких принимают? — спросил он с робкой надеждой. Вдруг пришла ему в голову безумно смелая мысль, что и он мог бы носить такую же форму с маленькими погончиками, а главное — играть на этом удивительном инструменте, который так волшебно-легко подчиняется ему.
— Принимали! — откликнулся старшина. — Напринимали! Теперь полный штат. — Он погладил Митю по светлой голове. — Так что бегай, играй себе в бабки!
Он снова стал уходить, но Митя снова преградил ему путь. У него оставалась ещё одна папироса. Эту он приберег для мамы.
— Вот, возьмите ещё, — вздохнув, протянул он папиросу.
Старшина, нахмурившись, взял. Потом, подумав, сказал:
— Завтра приди. Попробую поговорить.
Он ушел. Митя перебрался через забор и со всех ног пустился на станцию. «Нужно достать папирос. Нужно достать… Ишь, за две „Казбечины“ поиграть дал, а ещё за одну обещал поговорить с начальством!» — думал он.
Но ему не повезло.
Приударил дождь, и раненых не выпускали из эшелонов. Они махали ему из-за закрытых окон, что-то показывали на пальцах, но ничего было не понять. Митя, дрожа от холода, бегал от вагона к вагону, и все зря, только промок до нитки.
Лишь у паровоза он увидел курящего. Это был смазчик. Поставив к ногам огромную масленку, всю в желтоватых потеках, смазчик что-то кричал высунувшемуся из окна паровоза машинисту. Машинист тоже курил. Митя подождал, пока смазчик отойдет от паровоза.
— Дяденька, — попробовал он заговорить, — а из чего паровоз? Из чугуна или из железа?
— Из дыма, — небрежно бросил тот. — Шпарь отсюда! Дуй, говорят!
«Может, у мамы есть?» — думал Митя, направляясь домой.
Но мама ещё не пришла. Он поискал еду. Нашел на сковородке немного каши. Можно разжечь примус и разогреть кашу, но это слишком долго. Он съел её так — холодные скользкие крупины без масла. И, чтобы согреться, нырнул под одеяло. У него было радио — черный эбонитовый наушник; отец перед самой войной провел к его кровати. Митя любил слушать музыку, и отец сделал ему подарок. От отца не было ни одной весточки. Как ушел на фронт, так и всё. Митя терпеливо ждал, а мама стала курить. Нельзя ей курить — слабые легкие, но она курит и курит. И почти ничего не ест. Если бы пришло хоть одно письмо от отца!
Он взял наушник. Играла музыка. Теперь почти всё время играла музыка. Передадут сообщение о фронте, и снова музыка.
Закрывшись с головой, чтобы было теплее, Митя слушал музыку. Была она тихой и какой-то доброй. Словно кто-то говорил Мите: «Не бойся, все будет хорошо. Мама выздоровеет, придет с фронта отец, а ты будешь играть в настоящем оркестре. Ты ведь хочешь играть, верно?»
Митя понимал, что никто ему этого не говорит, что это его собственные мысли, но музыка успокаивала его ласково-ласково, и верилось, что всё так и будет.
«Только бы у мамы нашлась махорка. Хоть бы одна горсточка, — неотступно думал он, — тогда бы всё в порядке. Меня бы приняли в настоящие музыканты!»
Он проснулся оттого, что кашляла мама, и сразу понял, что у неё нет махорки. Она всегда так кашляла, когда нечего было курить.
— Ох, — задыхалась мама. — Митя-а, кха-кха, милый сын, нет ли у тебя чего? Слышишь, проснись! Кха-кха!
— Я не сплю, — печально отозвался он. — Ничего у меня нет.
— Ох, беда, милый сын, беда… — задыхалась она. — Лег… кха-кха… легкие плохие, от дыму морщатся, а без дыму жизни нет… — через силу говорила она. — О-о, ровно сверлит грудь что-то. Одну бы затяжку!
— Нельзя тебе курить, — буркнул он из-под одеяла.
— Нельзя, — задыхаясь, прерывисто прошептала она. — Да что сделаешь! Горю, милый сын.
«И я горю, — закусив губы, чтобы не разреветься, думал Митя. — Одну бы горсточку махорки достать для старшины! Всё, всё пропало! Нечего и ходить туда завтра. Не пойду».
Он не выдержал и заплакал под одеялом.
— Митя! — снова позвала мать. — Пошарь ещё, милый сын. На печи, в коробочках, на шкафу. Одну бы затяжку, а…
И тут Митя вспомнил! Давно, месяц назад, он принес со станции горсть махорки. Хотел отдать маме, но она была в тот день с табаком, и он решил спрятать добычу до худших времен. Он спрятал её в старый валенок и, конечно, она там, потому что мама никогда не догадается искать махорку в валенке.
«Есть, — обрадованно думал он, — пойду утром к старшине. — Скорее бы утро!»
— О-о, Митенька, покурить бы, — повторяла мама, кашляя все сильнее.
«Потерпишь, не могу я тебе отдать, — мысленно отвечал он ей. — Музыкантом буду. Настоящим».
Чтобы не слышать её, он с головой залез под одеяло и притворился спящим. А мать кашляла всю ночь, ходила по комнате, шарила повсюду.
Утром, едва проснувшись, Митя бросился к валенку.
— Где же она? — прошептал Митя, тряся валенок. — Неужели мамка нашла?! Нашла, — заметил он на столе тряпицу, в которой была махорка. Тряпица оказалась пустой.
Слезы сами брызнули из Митиных глаз.
«Никуда не пойду, — решил он. — Буду целый день спать. И завтра и послезавтра. Пока война не кончится!»
А старшина Пал Палыч утром направился в штаб училища. Начальник штаба и слушать ничего не хотел о новом воспитаннике.
— Нельзя, старшина, — говорил подполковник, листая какие-то бумаги и всё время отвечая на телефонные звонки, — у нас не детский дом, а военная точка. Прощай, старшина!
— Товарищ подполковник, — молил Пал Палыч. — Такой мальчишка на улице не валяется! Такой, может, один на целый город. Талант!
— Прощай, прощай, старшина!
