Но ничего не случилось. На полу вокруг разорванного соломенного свертка растекалась лужа какой-то жидкости, поблескивали куски стекла. Мучительно знакомый запах наполнил трюм. Плаксин быстро подошел к луже, откинул носком сапога солому и, наклонившись, вонзил нож в темный предмет, валяющийся среди осколков, поднес его к носу. Мичман шумно, словно дельфин, втягивал воздух.
— Мясо! — воскликнул он. — Эта штука пахнет чистейшим мясом. Как лучшее жаркое…
С ножом в руках Плаксин сделал несколько шагов к медленно поднимавшемуся Кириллову.
— Что это значит? Под предлогом государственной тайны вы заставили нас участвовать в безумно подлом деле! Окруженные умирающими от голода, мы выбрасывали мясо за борт. Почему? Говори, негодяй!
— Успокойся!.. Сейчас мы все узнаем… Итак, господин Кириллов, мои подозрения, очевидно, имели какое-то основание. — Сидоров старался говорить бесстрастно, спокойным тоном судьи, уверенного в правильности своего приговора. — Вы обязаны все объяснить.
— Ну что ж!.. Я думал вас же уберечь от тяжелого испытания, — устало произнес Кириллов. — Но раз вы хотите знать — знайте.
Он опустился на ящик и жестом предложил офицерам сделать то же:
— Садитесь, отдохните. Оттого, что вы все узнаете, работы не убавится… Пожалуй, она станет для вас еще труднее.
Уже в начале плавания я заметил, что ко мне относятся с недоверием и подозрительностью. Это было тем более естественно, что я не имел права объяснить, кто я. почему послан на бриг.
Я читал курс химии в Московском университете и никогда не предполагал даже, что придется мне отправиться на военном бриге бог знает куда! Все случилось из-за профессора зоологии Ивана Никифоровича Иванова. Это был очень талантливый человек, но странный, и его не любили в университете. — Кириллов криво усмехнулся. — Вроде как меня на «Отважном»…
Лабораторию свою Иванов устроил в Мытищах и никого туда не допускал. Последние годы он усиленно занялся изучением гниения.
— Чем? — переспросил Плаксин с испугом.
— Гниением. Это было вызвано необходимостью сохранять коллекции животных, насекомых, растения.
Он часто обращался ко мне за помощью по поводу различных отравляющих и сильнодействующих веществ. Между нами установилось что-то похожее на дружбу, а потом и настоящая дружба. Однажды Иванов поделился со мной сокровенной мечтой. Он утверждал, что, если тело животного или растение обработать особым образом, не допустив при этом воздействия окружающей среды, гниение никогда не наступит. Но самое главное — он распространял эту свою догадку и на пищу. Я не соглашался с его мнением, и мы очень часто и резко спорили. Но меня, как химика, интересовали опыты Иванова, и я охотно помогал ему, хотя твердо верил, что в конце концов наши усилия только докажут мою правоту. Большие средства Иванова позволяли продолжать исследования, несмотря на взрывы и пожары, то и дело случавшиеся во время опытов и уничтожавшие наши приборы. Видите шрамы на моем лице? Это память об одном из неудачных опытов. Наконец мы добились своего и словно остановили время: куски мяса, овощи и фрукты спустя месяцы оставались такими же, как в день приготовления.
Я считал это просто доказательством могущества химии и отнюдь не связывал наш успех с какими-либо практическими возможностями. Но тут как раз стало известно, что во Франции обещано двенадцать тысяч франков золотом тому, кто найдет способ изготовления пищи, годной в течение очень длительного времени. Нужно было средство борьбы со скорбутом[1], который опустошает армию и флот во время дальних и долгих походов. Иванов торжествовал: его идея нужна, ведь сама жизнь требует ее осуществления!
Он сразу превратился в другого человека. Исчезли его замкнутость и надменность. Он готов был каждого посвятить в свои дела, чтобы тот разделил его радость. Я никогда не предполагал, что суровый и молчаливый Иванов может говорить с таким вдохновением, с таким подъемом. Он сумел заинтересовать своими работами даже адмирала Волкова, своего дальнего родственника. А этого человека, по-моему, вообще трудно чем-нибудь удивить или поразить. Адмирал обещал широкую поддержку опытам с «вечной пищей», если она выдержит придуманное им испытание: дальний рейс в жаркие страны.
Сам Иванов считал все испытания пустой формальностью — он не сомневался в успехе.
Его слепая убежденность раздражала меня все больше. И однажды в пылу спора у меня вырвались необдуманные слова: «Если вы так уверены в „вечной пище“, почему не попробуете ее сами?»
Как мог я сказать это человеку, которого знал не хуже себя? Не знаю… Легче всего мы наносим удар тому, кого любим, чьи слабости и больные места нам отлично известны.
Я тут же отрекся от своего безумного предложения, уверяя, что это лишь глупая шутка. Пытался испугать Иванова. Напоминал, что до сих пор опыты давали преимущественно отрицательный или сомнительный результат: животные, на которых мы испытывали «вечную пищу», как правило, погибали.
Но было поздно! Иванов словно только и ждал подобного вызова. Напрасно я убеждал его выполнить наш план без отклонений: закончив путешествие, намеченное Волковым, испытать годность пищи на обезьянах, собаках и других животных. Если хотя бы часть животных выдержит длительное питание ею — значит, задача в какой-то мере разрешена.
Тогда, говорил я, мы можем вместе рискнуть и нашей жизнью. Все было тщетно! Иванов выбрал из наших запасов банку, хранившуюся около шести месяцев, и уселся за стол с видом лакомки, добравшегося до любимого кушанья.
Кириллов замолчал, уставившись в темный угол трюма, как будто ожидая, что сейчас оттуда кто- то выйдет и подтвердит своим свидетельством его рассказ.
— Иванов умер у меня на руках в страшных мучениях. Смерть его, явившаяся трагическим подтверждением его заблуждения, положила конец нашим работам.
Но адмирал потребовал довести опыт до конца. Оказывается, он и сам размышлял о том, что следует искать новые виды провизии специально для дальних путешествий. Еще молодым человеком он ввел во флоте некоторые средства против скорбута: крепкий чай, клюквенный сок, фрукты, сваренные в густом сахарном сиропе. «То, что задумал Иванов, — дело большой государственной важности, — сказал мне Волков. — Надо обязательно выяснить, чего еще не хватает, почему хорошие продукты превращаются в яд…».
Я подчинился, ибо только я мог предупредить какие-либо еще более безумные затеи. По настоянию Волкова была изготовлена специальная партия «вечной пищи». Я старался действовать с особым тщанием и применил даже новый состав для заливки пробок — испытание должно было стать последним и окончательным доказательством невозможности создать «вечную пищу». Остальное вы сами знаете. Напомню только еще раз: рискнувшего отведать хотя бы ложку того, что хранится в трюме, ждет участь Иванова. Жертвы отравления постепенно слепнут и в нечеловеческих муках умирают. Мы не имеем права подвергать несчастную команду «Отважного» еще и этим предсмертным страданиям.
