я собаку, которую тележным колесом переехало…
— Не расскажешь мне, никому уже не расскажешь! — пригрозил охотник на воров. — Твой выбор!
— Не посмеешь! Найдут! — попытался выдавить я из себя и не смог, только впустую губами пошевелил.
Впрочем, меня поняли и так.
— Шутишь? Да всем плевать на дохлого босяка!
И действительно — всем плевать.
Черти драные! Ну хоть бы кто-нибудь в подворотню завернул! Хоть бы кто-нибудь появился! Так нет же — рано. Слишком рано. А для одного дурного босяка вот-вот станет слишком поздно.
Меня впечатало в стену и едва не расплющило о неё, я сдался и выдохнул:
— Был! Был третий!
Стало легче, но давление никуда не делось, и я продолжил ощущать его каждой частичкой своего тела. А чуть усилится — лопну и окроплю бутовый камень кровушкой.
Не хочу!
— Грабителей трое было? — спросил охотник на воров.
Возник соблазн подтвердить, но побоялся завраться, поэтому выложил чистую правду:
— Нет, он раньше пришёл.
Молодчик хмыкнул.
— А чего ж ты никому о нём не рассказал?
Я оскалился.
— А на кой? Чтобы наши прознали, в осведомители записали и глотку перерезали?
Охотник на воров покивал:
— Ну да, ну да…
Давление самую малость ослабло, и я зачастил:
— Показаний давать не стану. Спросят — отпираться буду!
— Умолкни! — потребовал молодчик, потёр подбородок и спросил: — Этот третий… Когда он ушёл?
Взгляд водянисто-синих глаз уколол двумя спицами, и я с ответом не промешкал ни единого лишнего мгновения.
— Незадолго до пожара!
— А пришёл когда?
— За час, наверное, до той парочки.
— Как выглядел?
Я закрыл глаза и восстановил в памяти тот злополучный день. Описывать лицо ухаря с разыскного листка не стал, вместо этого рассказал охотнику на воров о том, что видел собственными глазами.
— Вразвалочку шёл, как моряк? — заинтересовали того мои слова. — Узнать его сможешь?
— Не уверен.
Тайнознатец вновь хмыкнул и развеял чары; я едва на землю не осел из-за накатившей вдруг слабости. В голове зашумело, мир сделался серым, но удалось пересилить подступившее беспамятство и устоять на ногах.
— Идём! — позвал меня охотник на воров.
— Куда ещё? — сипло выдохнул я и поспешил предупредить: — Показаний давать не стану!
— И не придётся! Просто разыскные листы посмотришь. Сможешь третьего опознать, и я о тебе забуду.
— А если не смогу?
— Видно будет.
Столь неопределённый ответ нисколько не порадовал, но я уже был счастлив только лишь оттого, что не лишился головы. И пусть хотелось поскорее отвязаться от сволочного охотника на воров, твёрдо заявил:
— Сейчас никак не получится — лечение иду отрабатывать. А вечером другими делами занят буду. Монахи ногу сломать грозились, а если своих подведу — и вовсе перо в бок сунут. В кутузке и то дольше проживу.
Молодчик смерил меня пристальным взглядом, но всё же давить не стал и вынул из кармана какой-то бумажный прямоугольник.
— Держи!
— Это чего ещё? — насторожился я, но карточку всё же принял.
— Покажешь в Чернильной округе — подскажут, как меня найти. И если погонят оттуда, тоже покажи. Жду завтра до трёх пополудни, а не придёшь, сам найду! И поверь — тебе это не понравится!
Молодчик поправил котелок, выскользнул из подворотни и потопал по своим людоедским делам, а я взглянул на прямоугольник плотной, чуть желтоватой бумаги.
Горан Осьмой
Охотник на воров
Аспирант
Я присвистнул и болезненно поморщился, затем легонько потёр передавленную чарами шею, закашлялся и сплюнул, вновь помянув недобрым словом утопавшего прочь тайнознатца.
Цельный аспирант, ну надо же!
Повезло, что выкрутился. За жабры ведь взяли! Лишнее бы словечко сказал и пропал. Пропал, как и не бывало.
Впрочем, а выкрутился ли? Такой и на Заречной стороне, и в Гнилом доме достанет. Придётся идти.
Я передёрнул плечами и зябко поёжился, когда на ухо будто кто шепнул:
«Взял чужое — жди беды!»
3–8
Брат Тихий дожидался меня у ворот монастыря. Ухо у него пришло в норму, а вот настроение осталось всё таким же скверным. Глянул откровенно недобро, будто в его злоключениях была хотя бы малая толика моей вины, ещё и буркнул через губу:
— Идём!
Я даже порадовался, что пришёл в монастырь сильно заранее. Пусть не выспался, зато за опоздание не взгрели. А взгрели бы непременно. С монашка сталось бы целителю нажаловаться, а брат Светлый — дядька серьёзный, не преминул бы урок преподнести.
Но в любом случае вот так сразу в церковь попасть не получилось. То ли у брата Тихого случилась в жизни чёрная полоса, то ли монашка решили поучить уму-разуму, но отвечавший за служек дьячок строго отчитал его и велел вести меня в купальни.
— Ты б ещё опаршивевшего побирушку привёл! — возмутился он. — Живо давай! И возвращайся за свечами следить! Обратную дорогу он и сам отыщет!
Брат Тихий аж с лица спал, но протестовать не осмелился, с рук на руки сдал меня управителю местных купален и убежал. А я получил в своё распоряжение бадью тёплой воды, кусок мыла, мочалку и полотенце, поэтому никуда торопиться не стал. Вымылся сам, на два раза вымыл волосы. Вроде не так давно в речке купался, а вода чёрной стала, будто трубочист или углежог после смены сполоснулся.
— Экое ты, право слово, чучело! — покачал головой управитель купален, когда я вытерся. После вздохнул и кликнул послушника. — Постриги-ка мальца! — указал он тому на меня. — Не всё же братьев уродовать!
Я запротестовал, но куда там! Монах наотрез отказался допускать в церковь такое вот лохматое чудовище и пригрозил выставить за ворота, пришлось сдаться. Просто сообразил, что едва ли послушник обкорнает меня ужасней Рыжули. Старыми ржавыми ножницами и гребнем с выломанными зубцами девчонка орудовала несравненно хуже, нежели танцевала.
Послушник с помощью верёвки измерил мою голову и приволок подходящий горшок, заодно принёс ножницы, бритву и расчёску. Вот именно ею он и принялся орудовать. Расчёсывал изрядно отросшую шевелюру и выстригал из неё колтуны паренёк никак не меньше четверти часа, затем подровнял волосы по длине, и тогда уже пришла очередь горшка. Послушник взялся шустро остригать решительно всё, что только из-под того торчало, — так и казалось иной раз, что вот-вот уши отхватит, но обошлось. Под конец он немного поработал бритвой и
