Володя был потрясен. Как он мог жить рядом с этим интересным, загадочным и немного страшным стариком и ничего не знать о нем. Ему сейчас казалось, что Иван Петрович — это хранитель какого-то страшного секрета, раскрыв который Володе удастся стать на век сильным и бесстрашным.
— А почему вы ничего не говорите об этом палаше? — спросил Володя, вглядываясь в оружие с широким клинком, рукоять которого была прикрыта блестящей гардой с выпуклым изображением двуглавого орла. — Ведь это золотой эфес?
Вместо ответа старик зачем-то стал стучать ладонью по своей груди. Подскочила Иринка с банкой, в которой плескалась вода.
— Вам плохо? — взволнованно спросила. — Воды налить?
А Иван Петрович все бил рукой по правой стороне груди, и лицо его было сморщено то ли от боли, то ли от досады. И Володя догадался, что старик не хочет отвечать на его вопрос, однако снова спросил, теперь уже настойчивей:
— Так это золотой эфес?
Иван Петрович ответил как-то сухо и быстро:
— Нет, не золото, но позолота, ты прав почти. И покрытие это здесь не случайно. В позапрошлом веке в России начинает практиковаться вручение так называемого золотого оружия, за боевые подвиги. Роскошную, украшенную драгоценными камнями наградную шпагу впервые получил в 1774 году генерал-поручик Прозоровский. О золотых палашах ничего известно не было, а вот, смотри, — он перед тобой. Вещь уникальная. Есть много золотых шпаг и сабель, а золотой палаш — один.
Володя, нахмуренный, рассматривал палаш. Что-то не нравилось ему в тоне старика, почему-то он переменился, едва Иван Петрович заговорил о палаше.
— Так, значит, золотое оружие никогда и не было золотым, а только золотилось? — спросил Володя, а Иван Петрович быстро возразил:
— Я этого не утверждал. Получивший золотую шпагу или саблю имел право не собственные средства заказать эфес из чистого золота, но в жизни разрешение это использовалось крайне редко. Лично мне ни шпаг, ни сабель с эфесами из золота не приходилось видеть.
— И уж, конечно, палашей... — как бы сам с собой проговорил Володя, а старик снова стал стучать по слуховому аппарату.
— Не слышу ничего! — нервно и капризно даже сказал он, но тут же переменил свой тон на мягкий, задушевный: — А достался мне палаш этот от друга давнего. Его арестовали при Сталине, и домой он больше не вернулся, потому что по происхождению был дворянином и даже в армии Деникина служил. Еще он был потомственным военным, и золотой палаш являлся фамильной реликвией их семьи...
Старик вдруг осекся на полуслове и резко обернулся — Иринка за его спиной возилась с цветами. И Володе вдруг показалось, что хозяин этой необыкновенной квартиры имеет отличный слух и только зачем-то притворяется глухим, пытаясь, наверное, получше разгадать характеры людей или желая что-то скрыть. А то как же старик услышал шорох за своей спиной?
Володя ждал продолжения рассказа, но Иван Петрович неизвестно почему внезапно оставил недавнее радушие и превратился в капризного и даже злого старичка, недовольного тем, что потревожили его жилище.
— Ну, чего вы здесь стоите?! — спросил он раздраженно. — Все, уходите, уходите!
Володя и Иринка, удивленные странной переменой, безропотно двинулись к дверям, на выходе буркнули «до свиданья», а Иван Петрович, точно осознавший недопустимость своего грубого тона, испугался, всплеснул руками:
— Ох, простите меня, ребятки! С головой у меня не все в порядке! Вы завтра, завтра ко мне приходите, а сегодня чтой-то устал маленько...
Но мальчик с девочкой, не откликаясь, быстро спускались вниз по лестнице.
А по двору уже бродили сумерки, если можно так назвать тот матовый жемчужно-серый свет, что ложится на дома, деревья и асфальт в преддверии безумно длинной из-за этих долгих сумерек белой ночи. Володя и Иринка сели за акациями на скамейку, и Володя заявил:
— Ну и противный старикашка!
Однако Иринка возразила:
— Нет, он просто больной и... одинокий.
Но Володя девочку тотчас прервал:
— Да брось ты! Не в том дело, что он одинокий. Он... странный очень, этот старикашка. Притворяется глухим, а сам не хуже волка или рыси слышит. А потом... потом он еще и врет вдобавок. Говорит, что не золотой его палаш, а на самом деле — я же вижу! — вся рукоятка палаша и гарда из чистого золота отлиты!
— Да откуда тебе знать? — попробовала возразить Иринка, но Володя и здесь нашелся:
— Несложно догадаться: у нас, к примеру, есть подсвечник бронзовый, но с позолотой — ему лет двести. Так вот на нем вся позолота вытерлась, и бронза темная видна. А почему же, скажи, эфес палаша, как новенький, сияет, а ведь он в боях, наверно, был, где позолоту в два счета мог бы потерять. Так ведь не потерял, а сияет, как свеженький пятак!
Володя думал, что Иринка восхитится его «тонкой» логикой, но девочка, напротив, резко встала со скамейки и сказала:
— Да ну тебя со всеми этими саблями и пистолетами! Не люблю я этого всего! Ты разве не понимаешь: ими у-би-ва-ли! Убивали! А ты всем этим восторгаешься, любуешься! Противно даже!
Обиженный Володя, уязвленный прямо в сердце, молчал, сопел. Потом спросил, угрюмо и без надежды в голосе:
— Так мы пойдем с тобой на Шкиперский проток? Отец отпустит?
Помедлив, Тролль ответила:
— Пойдем... А папе я скажу, что с девчонками поедем в Павловск. Ну, до завтра, — и растворилась в кустах акаций, спеша к своей парадной.
Володя, недовольный собой, тоже поплелся к своему подъезду. Долго, очень долго поднимался он по лестнице на пятый этаж, все размышляя дорогой о странном старике и его оружии. Но почему он был так недоволен собой? Наверно, потому, что не являлся обладателем тех сокровищ, что показал ему сегодня ворчливый старик. О, если бы у Володи был хотя бы тот прекрасный палаш с золотым эфесом, он непременно превратился в смелого кавалергарда, и тогда любая девочка взглянула бы на него куда более ласково, чем прежде.
А подойдя к дверям своей квартиры, Володя сунул руку в карман в поисках ключа, и пальцы наткнулись на холодный, тяжелый браунинг. Володя вытащил его и жалко улыбнулся. Пистолет, являвшийся еще совсем недавно пределом его мечтаний, казался теперь неинтересной, мертвой железкой, уродливой, а главное, ненастоящей.
Володя подошел к мусоропроводу, нажал на педаль, и браунинг возможный путь к бесстрашию и мужеству — со скрежетом и громыханьем понесся вниз, и этот грохот казался Володе похожим на далекие выстрелы.
А ночью приснился Володе странный сон. Будто поднялся он с постели, оделся и вышел на улицу. Осторожно подошел к дверям квартиры Ивана Петровича, открыл свой ящик с инструментами и стал стамесками и дрелью выламывать замок. Но дверь беззвучно и внезапно отворилась — старик в кальсонах стоял и улыбался, а в его руке, поблескивая золотым эфесом, был зажат палаш. Но Володя ухитрился юркнуть в комнату, сорвать с ковра шпагу и принялся сражаться с дедом. А тот, удало парируя Володины выпады, все наступал, фехтуя легко, как юноша, а в левой его руке болтался на проводке слуховой аппарат, которым Иван Петрович норовил треснуть по голове своему противнику. А Володя думал: «Так я и знал — старик лишь притворяется глухим...» Потом тяжелый клинок палаша выбил шпагу из рук Володи, и острая сталь пронзила тело мальчика, но почему-то в том месте, где находилось продолжение спины...
