«Куда мчится этот бурный человеческий поток? Что ему надо? И знает ли он сам — куда льется?»
Мысль наместника работала медленно, тяжело. «Да, докладчик прав. Мы слишком увлеклись с этой политикой возбуждения одних наций против других. Надо кончать. Погромы необходимы для отвлечения масс от революций, но всему надо знать меру».
Он снова подошел к креслу, медленно, старческим движением опустился в него и принялся рассматривать документы, приложенные к докладу. Донесения жандармского управления, записки городской управы, доклад губернатора, все эти бумаги в один голос утверждали, что правительственной власти в Закавказье угрожает опасность. На почве межнациональных столкновений идут волнения среди рабочих. Рабочие требуют немедленно прекратить погромы.
«Рабочие, — подумал Илларион Иванович, — они, может быть, еще потребуют всеобщего избирательного права, выборного губернатора?.. Тоже нашли, на кого ссылаться… Рабочие!.. А нагаек они не хотят? Рабочие…»
Наместник на Кавказе не принял никакого решения до самого утра. Перед рассветом он прилег. Удалось заснуть на несколько часов, а днем он потребовал начальника особого отдела своей канцелярии и велел сделать доклад о погромах.
— Вашему сиятельству, по-видимому, известно общее положение из моего письменного доклада…
Воронцов-Дашков сделал нетерпеливый жест. Он дал понять, что его интересует не «общее положение», а нечто другое.
— Что в данном случае надо предпринять? — спросил он устало.
Начальник особого отдела наклонил голову:
— Разрешите говорить искренно, ваше сиятельство?
— Да, да, пожалуйста.
— Надо вооружить рабочих.
— Что? Вооружить?.. Рабочих вооружить? Вы что, милейший?..
— Совершенно серьезно, ваше сиятельство, таково мнение всех высших чинов.
— Странно, я вас не понимаю, — угрюмо уронил наместник.
— Разрешите объяснить?
— Ну?
— Видите ли, ваше сиятельство, если мы водворим порядок собственными средствами, при помощи наших казаков и жандармов, то у широких масс населения, в том числе и у рабочих, возникнет естественный вопрос — почему же мы, в таком случае, не предприняли того же самого раньше? Почему мы все время заявляли, что правительственная власть не в состоянии подавить погромы?.. Теперь вы меня понимаете, ваше сиятельство?
Наместник улыбнулся. Он только теперь начинал понимать ловкость своих чиновников.
— Да, да, мне кажется, вы действительно правы. Вы хотите доказать обществу искренность наших заявлений. «Мы были бессильны вести борьбу с резней»… Мы-де и сейчас не в состоянии вести этой борьбы… Тем самым мы создаем для себя благоприятные настроения. Понятно… Это ловко. В то же время, выдав оружие рабочим, мы делаем демократический жест: власти, мол, думают точно так же, как и все общество.
— Совершенно правильно, ваше сиятельство. К тому же мы успокаиваем общественное мнение. Мы подчеркиваем, что власть идет в ногу с демократией и не только доверяет ей, но и чувствует в демократии опору, понимаете — опору! Тут три убитых зайца — поднятие престижа власти, успокоение общественного мнения и моральное разоружение рабочих…
Воронцов поднялся. Его лицо стало добродушным, спокойным. В отгоравших тусклых глазах мелькнул огонек удовлетворения.
— Я согласен. Выдайте рабочим винтовки…
— Простите, ваше сиятельство, — вежливо прервал его начальник отдела, — не винтовки, а только берданки… Винтовки, это немного опасно… Нужно всего только шестьсот берданок.
— Берданки так берданки. Мне все равно.
— Берданки мы выдаем рабочим под поручительство демократических лидеров, с той целью, чтобы мы знали тех людей, которые отвечают за сохранность и целость оружия…
— Пусть будут лидеры… Согласен.
Так выданы были шестьсот берданок рабочим, проживающим в предместье Тифлиса — Нахаловке.
Погромы закончились уже давно. Но нахаловские рабочие медлили со сдачей оружия. Жандармское управление трижды требовало от демократических лидеров сдать берданки по принадлежности, но безуспешно. Лидеры говорили о непрекратившейся еще резне, о какой-то опасности, о том, что погромы могут возникнуть снова, если рабочих лишить оружия.
Впрочем, жандармское управление не доверяло ни лидерам, ни рабочим. Его меньше всего беспокоило, будет или не будет резня. Оно боялось другого — погрома правительственных учреждений.
В тот день, когда следователь углубился в чтение «дела» Камо, жандармское управление получило секретный пакет из особого отдела канцелярии наместника е. и. в. графа Иллариона Ивановича Воронцова-Дашкова. Пакет содержал в себе бумажку с коротеньким, холодным, но категорическим предложением: немедленно разоружить живущих в Нахаловке рабочих.
В тот же день под вечер выяснилось, что рабочие отказались сдать берданки. Им послали ультиматум. Нахаловка ультиматум отвергла и взбунтовалась.
Старый жандармский полковник сам руководил операциями на нахаловском фронте. Он окружил предместье с трех сторон. Ему донесли: рабочие лежат в цепи. Они вооружены берданками. Они решили стрелять по войскам.
«Бунт, анархия, черт знает что… И чем это все кончится», — думал полковник, сурово осматривая тревожную местность.
Полковник командовал эскадроном казаков, но он колебался и не предпринимал решительных мер.
Он снова послал парламентеров, и они вернулись с тем же ответом: оружие сдано не будет.
Ему не хотелось устраивать стрельбы, боя, грома, кровавой грязи — он намерен был ликвидировать беспорядки тихо, по возможности без жертв, ибо выстрелы и трупы не входили в расчеты канцелярии наместника.
Наконец полковник принял какое-то решение. Он подозвал вахмистра и, показывая на гору, принялся что-то объяснять ему.
Еще задолго до того, как жандармское управление предъявило рабочим свой ультиматум, в Нахаловке начались приготовления к встрече вооруженного отряда казаков. Комитет действия знал: власти не остановятся ни перед чем, чтобы вернуть берданки.
В работу комитета целиком были втянуты все члены Кавказского Союзного Комитета РСДРП, объединявшего тогда и меньшевиков и большевиков.
Все дни, предшествующие бою, в комитете шли совещания. Основной вопрос, который обсуждался в нем, — оружие. Возвращать или нет? Несколько дней подряд длилось обсуждение вопроса. Много раз вокруг него возникали горячие прения и каждый раз совещание оканчивалось ничем. Никакого решения достигнуто не было. Добиться единого мнения не удавалось.
