— А я слышал, любое дело — только вопрос времени, — ответил Дэвид. Жуя гамбургер, он взглянул на записку и оторопел.
Что за чертовщина! Вместо «Кейт Уолис» он написал «Беверли Панагопулос».
Только не это! Головная боль, отступившая было, начала мучить его с новой силой. Еще одно загадочное имя. Что такое творится с ним в последнее время?
— Эй, Дэв, что с тобой сегодня? Ты бледен, словно призрак! — услышал он голос Тома.
Дэвид напрягся. Том и сам, наверно, не знал, как недалек он, может быть, от истины. Но он никогда не рассказывал о происшествии, едва не погубившем его в детстве, никому, даже Меридит.
— Все из-за этой проклятой головной боли, — ответил Шеферд. Но сейчас он не думал ни о собеседнике, ни о Кейт. Он не мог отделаться от мыслей о том, кто такая Беверли Панагопулос, хотя ему вовсе не хотелось об этом думать.
Через час Дэвид подъехал к своему дому и остановил автомобиль «Мазда-6» у задней стены дома. Ему не терпелось проверить, есть ли имя Беверли Панагопулос в его журнале. Он уже хотел выключить зажигание, когда по радио начали передавать очередные новости Си-би-эс: «Передаем сообщение из Афин. Полиция оцепила резиденцию премьер-министра Греции Николаса Агасту после того, как его сестру Беверли Панагопулос нашли убитой несколько часов назад…»
Дэвид словно окаменел. На лбу у него выступила испарина, но почувствовал он озноб. «Почему именно ее имя пришло мне на ум сейчас, когда ее убили? — подумал Шеферд с тревогой. — Ведь такого со мной еще не случалось. Или я ошибаюсь?!»
Он взбежал вверх по лестнице, отпер дверь и бросился в кабинет. На столе внешне царил беспорядок, на самом же деле хозяин всегда мог разобраться в книгах, тетрадях, стаканчиках с авторучками и другими письменными принадлежностями. Стол украшала фотография в рамочке — Дэвид со Стаси во время их последнего туристского лыжного похода. В другом углу стояла керамическая таиландская статуэтка обезьянки (подарок восьмилетнему Дэвиду от друга семьи Джада Вэнмейкера). В руку обезьянке, как в своего рода хранилище, хозяин положил иссиня-серый драгоценный камень.
Дэвид открыл средний ящик и под кипой банковских счетов и договоров нащупал толстую красную тетрадь и принялся ее лихорадочно перелистывать, читая все записанные там имена.
И тут, на сорок второй странице, он увидел запись: «Беверли Панагопулос».
Она была сделана 7 октября 1994 года. Он всегда записывал даты, когда появлялось такого рода имя. Это имя появилось, когда ему исполнилось двадцать два года.
И вот теперь он вдруг снова записал ее имя — в день ее гибели.
Он просмотрел имена на других страницах. Целая географическая карта имен — чуть ли не из всех стран мира.
Дэвид, будучи подростком, бывало, внимательно просматривал телефонные книги во всех странах, где отдыхала его семья, пытаясь найти имена, которые он записывал. Но это ему никак не удавалось, и Дэвид оставил безнадежное занятие.
Но теперь оказалось — одно из имен принадлежало женщине, убитой сегодня.
Дэвид со страхом подумал, нет ли среди его записей еще таких же имен…
Вилла Каза делла Фальконара, Сицилия
Ирина лежала в темноте одна, неодетая, дрожавшая от холода и страха.
О Мадонна, долго ли еще они будут держать ее здесь? И зачем?
Ее глаза прикрывала шелковая повязка, но Ирина не помнила, сколько уже времен она носила ее. Даже после того, как они принесли ей еду и развязали руки, они ни разу не снимали повязки.
Ей очень хотелось вернуться домой, сидеть у окна и вышивать свадебные наволочки. Ей осталось докончить еще пять, прежде чем выйти замуж за Марио.
Случится ли это когда-нибудь? Ищет ли ее Марио? Горюет ли о ней? Увидятся ли они снова?
Шелковая повязка намокла от слез. Ирина стала безмолвно читать молитву, ту самую, которую читала сейчас почти каждое мгновение.
В лунные августовские ночи премьер-министр Италии любил сидеть в саду своей виллы, расположенной на возвышенном месте, и курить гаванские сигары, одну из которых отец впервые разрешил сыну закурить, когда тому исполнилось восемь лет. Каза делла Фальконара, откуда открывался вид на древний амфитеатр в Сегесте, принадлежала уже четырем поколениям его семьи. А сад оставался любимым местом премьера, цитаделью, где никто не осмеливайся его беспокоить.
Там жаркими летними ночами он мог часами, закрыв глаза, наслаждаться ароматом лимонной рощи и прислушиваться к репликам из римских и древнегреческих пьес, которые недавно снова стали ставить в амфитеатре.
В тот вечер амфитеатр пустовал, а Эдуардо ди Стефано сидел во главе стола, за которым уселись двадцать гостей, люди избранного круга, степенно и неторопливо ведущие беседу.
Дворецкий премьера обходил стол, безмолвно наполняя их бокалы тридцатипятилетним портвейном. Все говорили только о погоде и о музыке, пока Сильвио не вышел из комнаты, закрыв за собой резную дверь из красного дерева. Тогда ди Стефано, признанный оратор, встал, запер дверь и заговорил:
— Сегодня, мои верные друзья, мы достигли поворотной точки на нашем пути. Тридцать три препятствия уже устранены.
Эдуардо умолк и выждал эффектную паузу, оглядев собравшихся. Раздались бурные аплодисменты. Оратор, человек весьма обаятельный, обладал высоким лбом ученого, умными глазами, волевым подбородком и улыбкой, способной, казалось, растопить вечные льды. Хотя Эдуардо было около шестидесяти, его черные волосы лишь слегка тронула седина. Во всем его облике имелся некий оттенок аристократизма. Средний палец его руки украшало золотое кольцо в виде двух змеек, образовывавших восьмерку. Он подождал, когда воцарится тишина, и продолжал:
— И что еще важнее, наш Змей готов к последнему прорыву.
Ди Стефано с улыбкой посмотрел на осанистого рыжеволосого банкира, представителя семейства, известного и влиятельного вот уже около трехсот лет. Именно сын этого человека оказал неоценимые услуги «Черным ангелам», именно его выдающиеся способности так приблизили их давно ожидаемую победу.
Гости снова зааплодировали, и банкир слегка поклонился собравшимся.
— Я слышал, — продолжал Эдуардо, — ваш сын три дня не отходит от компьютера. Джентльмены, может быть, именно сейчас он как никогда близок к разгадке последней тайны — трех заключительных имен.
Люди за столом взглянули друг на друга со смешанным чувством волнения и благоговейного ужаса. Сто поколений их предшественников боролись за обретение высшего знания. Чувство близкого общего для них полного духовного освобождения окрыляло и опьяняло их. Они уже ожидали мистического огня, способного испепелить плоть и освободить дух.
