У накренившегося вездехода стояли Добров, смущенный Ваня и ненец Вылка в солдатской распахнутой шинели. На гимнастерке виднелась колодка орденов.
— Здравствуйте, товарищ Вылка! — первым поздоровался с ним начальник партии. — Спасибо, что выручили наших.
Вылка улыбнулся:
— Не за что, товарищ начальник. Один конденсатор пробило, другой утечку давал. Я только немного изменил схему. Вот рация и заработала.
— Спасибо, Вылка! — сказала Галя. — Я благодарю вас уже, наверное, в тысячный раз. — Галя неожиданно обняла и поцеловала ненца. — Подумайте только, Георгий Ильич, — обратилась она к начальнику партии. — Кто мог ожидать, что в стойбище мы найдем такого радиста!
— Армейский радист! — многозначительно заметил начальник партии. — А на вас уже покушаются, — повернулся он к Вылке, — зовут работать на ближайший радиоцентр.
— Спасибо, — с достоинством ответил Вылка. Он стоял перед приехавшими спокойный, коренастый, неторопливый. — Спасибо. Может быть, я подожду. Я хочу, чтобы в каждом стойбище, в каждом чуме было радио. Это непременно надо сделать.
— Будет сделано… многое будет сделано! Вы свяжитесь со всеми, кто из армии вернулся, — посоветовал начальник.
Ване наконец удалось отвести начальника партии в сторону.
— Я на курсы попрошусь… — горячо, но шепотом говорил он. — А потом на зимовку… на самую дальнюю зимовку! Я теперь понял, каким должен быть полярный радист, — и он посмотрел на ненца в солдатской шинели.
Мы сидели с Галей на крыльце рыбачьего домика. Со стороны аэропорта шел заправившийся бензином вездеход.
— Вылка научил не только Ваню, — рассказывала Галя, — он научил меня умению владеть собой, умению так просто и радушно предлагать и оказывать помощь. А вы знаете, он действительно провел радио в чумы, а теперь работает начальником смены радиоцентра. До армии он едва знал грамоту. Теперь он мечтает о дальнейшей учебе. Если вы увидитесь с ним, пожмите ему руку. Может быть, вы увидите и радиста Ваню. Передайте ему, что мы с Кузьмой Андреевичем вспоминаем о нем. А теперь прощайте, — сказала Галя, вставя. — Добров уже ждет меня. — Она пожала мне руку. — Смотрите, рыбаки заводят сети.
Я глядел вслед удалявшемуся вездеходу. Он то появлялся на бугре, то исчезал в низине. Геологи отправлялись прокладывать дороги в "завтрашний день".
На горизонте горела оранжевая заря, заменявшая в этих широтах ночь.
Занявшаяся заря отражалась в реке, и вода казалась оранжевой.
На берегу несколько человек заводили сети.
Мой попутчик Нетаев, молодой штурман дальнего плавания, направлявшийся, как и я, на "Георгия Седова", должен был сменить на корабле заболевшего помощника капитана. Нетаев ушел к начальнику аэропорта и долго не возвращался.
Я решил посмотреть на рыбаков и спустился к ним.
Несколько человек тянули сеть по берегу, а их товарищи в брезентовых робах, зайдя в реку по грудь, медленно шли в ледяной воде.
Сеть вытянули на песок. Рыба шевелилась в ней, как живое серебро. Я никогда не предполагал, что на Дальнем Севере ловится столько разной рыбы. Тут и корюшка, и навага, и даже камбала, которая, как мне казалось, живет только в южных морях. Иногда попадалась небольшая безобразная рыбешка. Ее с отвращением выбрасывали обратно в воду. Это морской черт. Он похож на сказочного лешего, только маленький.
Наконец вернулся Нетаев. Лицо его было спокойно, но голубые глаза выдавали волнение.
— Несчастье на острове Угаданном! — явно сдерживаясь, ровным голосом проговорил он.
Рыбаки подошли к нам. Несколько проворных рыбешек выскочили из сетей и, судорожно подпрыгивая, добрались до воды.
— Пропали зимовщики — механик Гордеев и второй радист Панов, — сказал Нетаев.
— Как пропали? — забеспокоился старый рыбак с серо-желтыми усами.
— Пошли охотиться на нерпу, и со вчерашнего дня нет…
— Беда-то какая! А искали? — послышались голоса.
— Искали. Шли по лыжне. Лыжня обрывается у кромки льда.
— Стало быть, остались на льдине, — сказал старик и снял шапку. Голова у него была изжелта-седой.
— А погода там какая? — спросил молодой рыбак в солдатской шинели.
— Шторм.
— Значит, шторм и отломил льдину.
— Только двое их?
— Двое. Собака еще с ними. Продовольствия нет.
— Горе-то какое!.. Арктика — она лютая да поворотная. Погибли ребята беспременно. Поди, молодые? — сокрушался старик.
— Молодые.
— Вы Баранова ждете? — спросил нас демобилизованный.
— Баранова.
— Вот если бы Баранов…
— Да, если бы Баранов! — согласились окружающие.
Мы шли к аэропорту. Я думал о пропавших зимовщиках. До острова Угаданного тысяча километров. Рыбаки отнеслись к несчастью на далеком острове так, словно оно произошло в крайнем доме поселка.
В аэропорте мы узнали от радиста последнюю новость. На остров Угаданный только что вернулась мокрая собака… одна, без охотников. На шее у нее ножевая рана.
Что же произошло на льдине, когда штормовой ветер тащил ее вдоль острова? Кто скажет?..
В небе показался самолет. Сначала он походил на черточку. Потом превратился в красавицу-птицу с застывшими в полете крыльями.
Птица скользнула по воде, грудью разрезая оранжевую гладь. Появились два буруна с седыми гребнями.
Два вращающихся с ревом винта казались блестящими дисками. Линия крыльев была много выше корпуса лодки, напоминавшего тело чайки. На концах крыльев появилось по поплавку, один из которых уже касался воды, вздымая пену, а другой еще шел над гладью реки.
Летающая лодка развернулась и стала приближаться. С берега от бензиновых цистерн шли мостки. Работники аэропорта, в керзовых сапогах и ватниках, уже тянули шланг.
— Почему здесь заправляемся, а не на Диком? — спросил плечистый пилот, выходя из шлюпки на берег.
Мы уже знали его. Это Матвей Баранов.
Вместо ответа начальник аэропорта протянул пилоту радиограмму. Летчик взглянул на нас, кивнул и углубился в чтение.
У Баранова были крупные черты лица, глубокие складки у губ, мохнатые брови. Лицо его могло показаться суровым, если бы не ямка на подбородке, как-то смягчавшая его. Как всем пилотам, ему приходилось часто прищуриваться, напрягая зрение, и от уголков глаз к вискам разбегались веером мелкие морщинки.
— А я хотел заночевать, влажность в твоем буфете убавить, — сказал он начальнику аэропорта и улыбнулся.
— Думаю о другом, — покачал головой начальник, старый пилот, давно переставший летать. — Ведь ты четырнадцать часов в воздухе.
