– Раз так, дорогой пророк, – со смехом сказал Лаперуз среди восторга и разочарования, вызванных словами Калиостро, – вы должны были бы пойти вместе со мной на суда, на которых я отправляюсь в кругосветное путешествие. Тем самым вы оказали бы мне важную услугу.
Калиостро промолчал.
– Господин маршал! – со смехом продолжал мореплаватель. – Раз граф Калиостро, – и я вполне его понимаю, – не хочет покидать такое прекрасное общество, придется вам разрешить сделать это мне. Простите меня, ваше сиятельство граф Гаагский, простите меня и вы, графиня, но вот уже бьет семь, а я обещал королю сесть в карету в четверть восьмого. А теперь, так как граф Калиостро не поддался искушению поглядеть на два моих флейта9, пусть он, по крайней мере, скажет, что случится со мной на пути от Версаля до Бреста. От Бреста до полюса я его избавляю – это уж моя забота. Но, черт побери, насчет пути от Версаля до Бреста он должен дать мне совет.
Калиостро снова посмотрел на Лалеруза, и взгляд его был так печален, лицо было таким ласковым и в то же время таким грустным, что большинство присутствующих было неприятно поражено. Только мореплаватель ничего не заметил: он прощался с другими гостями.
Все так же со смехом он почтительно поклонился графу Гаагскому и протянул руку старому маршалу.
– Прощайте, дорогой Лаперуз, – сказал герцог де Ришелье.
– Нет, нет, герцог: не «прощайте», а «до свидания», – отвечал Лаперуз. – А впрочем, по правде говоря, люди могли бы подумать, что я отправляюсь в вечность, но ведь кругосветное путешествие займет всего-навсего четыре-пять лет, не больше, а потому и не следует говорить «прощайте».
– Четыре-пять лет! – воскликнул маршал. – Ах, почему бы вам не сказать «четыре-пять веков»? В моем возрасте дни – это годы, и потому я говорю вам: «Прощайте!»
– Спросите у прорицателя, и он пообещает вам еще двадцать лет, – со смехом сказал Лаперуз. – Не правда ли, господин Калиостро?.. До свидания!
С этими словами он вышел.
Калиостро по-прежнему хранил молчание, не предвещающее ничего доброго.
Слышны были шаги капитана по гулким ступенькам крыльца, его все такой же веселый голос во дворе и его последние приветствия тем, кто собрался, чтобы посмотреть на него.
Когда все стихло, взгляды собравшихся словно какой-то высшей силой обратились на Калиостро.
Черты лица этого человека сейчас были озарены пророческим вдохновением, и это заставило присутствующих затрепетать.
Странная тишина продолжалась несколько мгновений.
Граф Гаагский нарушил ее первым.
– Почему вы ничего ему не ответили, господин Калиостро?
Калиостро вздрогнул, словно этот вопрос нарушил его созерцание.
– Потому что я должен был бы ответить ему или ложью или жестокостью, – ответил он графу.
– Как так?
– Я должен был бы сказать ему: «Господин де Лаперуз! Герцог де Ришелье был прав, когда сказал вам не „до свидания“, а „прощайте“.
– Ах, черт возьми! – бледнея, сказал Ришелье. – Господин Калиостро! Вы говорите о Лаперузе?
– Успокойтесь, господин маршал, – живо подхватил Калиостро, – мое предсказание печально не для вас!
– Как! – воскликнула графиня Дю Барри. – Этот милый Лаперуз, который только что поцеловал мне руку…
–..Он не только никогда больше не поцелует вам руку, сударыня, но и никогда больше не увидит тех, кого покинул сегодня вечером, – сказал Калиостро, внимательно разглядывая свой до краев наполненный водой стакан, который стоял на таком месте, что в нем играли опалового цвета слои воды, пересеченные тенями окружавших предметов.
Крик удивления вырвался из всех уст.
– В таком случае, – попросила графиня Дю Барри, – скажите мне, что ждет бедного Лаперуза.
– Так вот: господин де Лаперуз, как он и сообщил вам, уезжает с целью совершить кругосветное плавание и продолжить путь Кука, несчастного Кука! Вы знаете, что его убили на Сандвичевых островах. Все предсказывает этому путешествию удачу и успех. Господин де Лаперуз – отличный моряк; к тому же король Людовик Шестнадцатый весьма искусно начертил его маршрут.
– Я думаю, что и команда у него хорошая! – заметил Ришелье.
– Да, – отозвался Калиостро, – а офицер, который командует вторым судном, – выдающийся моряк. Я его вижу – он еще молод, он любит рисковать, и, к несчастью, он храбр.
– Как – к несчастью?
– Да! Я ищу этого друга Лаперуза через год, но больше его не вижу, – продолжал Калиостро, с тревогой разглядывая стакан. – Среди вас нет родственников или близких людей господина де Лангля?
– Нет.
– Так вот: смерть начнет с него. Я его больше не вижу.
Испуганный шепот вылетел из уст присутствующих.
– Ну, а он?.. Он?.. Лаперуз? – произнесли чьи-то прерывистые голоса.
– Он плывет, он пристает к берегу, он высаживается на берег. Год, два года счастливого плавания. Мы получаем от него известия. А потом…
– А потом?
– Океан огромен, небо пасмурно. Тут и там возникают неисследованные земли, тут и там появляются лица, отвратительные, как чудовища греческого архипелага. Они подстерегают корабль, который несется в тумане среди рифов, увлекаемый течением. Но вот разражается буря, более милосердная, чем берег, потом загораются зловещие огни. О Лаперуз, Лаперуз! Если бы ты мог услышать меня, я сказал бы тебе: «Подобно Христофору Колумбу, ты отплываешь, чтобы открывать новые земли. Лаперуз! Не доверяй незнакомым островам!»10.
Он умолк.
Ледяная дрожь пробежала по телу присутствующих, когда звучали последние слова Калиостро.
– Но почему же вы не предупредили его? – вскричал граф Гаагский: как и все остальные, он подпал под влияние этого необыкновенного человека, волновавшего сердца по своей прихоти.
– Увы! – отвечал Калиостро. – Всякое предостережение бесполезно: человек, который предвидит судьбу, не может судьбу изменить. Господин де Лаперуз посмеялся бы, если бы он услышал мои слова, как смеялся сын Приама11, когда пророчествовала Кассандра… Но позвольте, ведь и вы смеетесь, граф Гаагский, и заражаете своим смехом остальных. О, не спорьте со мной, господин де Фавра: мне никогда еще не доводилось встречать легковерных слушателей.
– Как бы то ни было, – сказал граф Гаагский, – но если бы мне случилось услышать от такого человека, как вы: «Берегитесь такого-то человека или такого-то события», – я внял бы этому предостережению и поблагодарил советчика.
Калиостро мягко покачал головой, сопровождая это движение грустной улыбкой.
– В самом деле, господин Калиостро, – продолжал граф, – я буду вам признателен, если вы меня предостережете.
– В таком случае, прикажите мне, – сказал Калиостро. – Без приказа я не сделаю ничего.
– Что вы хотите этим снизать?
– Пусть ваше величество повелит мне, – тихо сказал Калиостро, – и я повинуюсь.
– Повелеваю вам открыть мне мою судьбу, господин Калиостро, – с величавой учтивостью произнес король.
Как только граф Гаагский разрешил обходиться с ним как с королем, де Ришелье встал, подошел к монарху, смиренно поклонился ему и сказал:
– Благодарю за честь, которую вы, государь, король Шведский, оказали моему дому. Пусть ваше величество соблаговолит занять почетное место. С этой минуты оно не может принадлежать никому, кроме вас.
– Нет, нет, останемся все на своих местах, господин маршал, и не упустим ни одного слова, которое скажет мне граф Калиостро.
Калиостро устремил глаза на стакан; вода, словно повинуясь магии его взгляда, заколыхалась, выполняя его волю.
– Государь! Скажите, что вам угодно знать, – произнес Калиостро, – я готов вам ответить.
– Скажите, какой смертью я умру.
– Вы умрете от пистолетной пули, государь. Лицо Густава прояснилось.
– Ах, вот как! Я умру в бою, смертью воина. Спасибо, господин Калиостро!
– Нет, государь!
– Но тогда где же это произойдет?
– На балу, государь12.
Король погрузился в задумчивость.
Калиостро поднялся было с места, но снова сел, уронил голову и закрыл лицо руками.
Побледнели все, окружавшие и того, кто произнес это пророчество, и того, к кому оно относилось.
Господин де Кондорсе подошел к тому месту, где стоял стакан воды, в котором прорицатель прочитал зловещее предсказание, взял его за донышко, поднес к глазам и принялся внимательно разглядывать сверкающие грани стакана и его таинственное содержимое.
– Ну что ж! – сказал он. – Я тоже попрошу нашего прославленного пророка задать вопрос своему магическому зеркалу. Но, к сожалению, – продолжал он, – я не могущественный вельможа, я не повелитель, и моя безвестная жизнь не принадлежит миллионам людей.
– Что ж, маркиз, – глухим голосом сказал Калиостро, опуская веки на остановившиеся глаза, – вы умрете от яда, который носите в перстне – том самом, что у вас на пальце. Вы умрете…
– Ну, а если я сниму его? – перебил Кондорсе.
– Снимите!
– Бесполезно говорить об этом, – спокойно сказал Калиостро, – господин де Кондорсе никогда не снимет его.
