ширились посевные площади под белое золото — хлопок. Советский Союз в самое короткое время должен был покончить с зависимостью от зарубежных королей хлопка; в стране строились огромные текстильные фабрики и комбинаты. И люди трех солнечных республик были захвачены большими планами, горячей работой, великими надеждами.
Труженики-дехкане спорили, думали, примерялись и объединяли хозяйства в коллективные артели. Чайрикеры — безземельные крестьяне-издольщики получали самые лучшие земли. Мелиораторы и ирригаторы обводняли древнюю сухую землю, проводили каналы, орошали пустыни, поднимая миллионы кубометров нетронутой земли. Водхозовские разведчики закладывали и бурили скважины в пустыне. Геологи рылись в земных недрах. Дорожники перекидывали мосты через дикие ущелья, покрывали асфальтом сотни километров дорог.
На карте возникали новые названия, бывшие кишлаки превращались в города. На жгучем песке степей пестрели сотни парусиновых палаток, войлочных кибиток, глиняных мазанок, дощатых времянок и бараков. Тысячи энтузиастов стекались сюда, в знойную Азию, на помощь братьям — узбекам, таджикам, туркменам. Тут можно было встретить человека из любого уголка страны: с берегов Балтики и Черного моря, из суровой Сибири и ласковой Украины, из городов Подмосковья и Закавказья. По дорогам пылили неуклюжие грузовики, по пустынным тропам, заунывно побрякивая колокольцами, тянулись длинные караваны верблюдов. И везде на самом видном месте, подобно полковому знамени, красовались почетные доски, разделенные на две части: красную и черную. Да, время было горячее, и человек, который вздумал бы отсидеться в сторонке, сразу бросился бы в глаза…
Через полчаса Наруз Ахмед достиг дома, через час, сменив обычную одежду на халат и прихватив полевую сумку с бумагами, отправился в путь. А ровно через двое суток он въехал на усталом коне через узкую калитку во двор, закрытый со всех сторон высоким глиняным дувалом.
Возле калитки, по обе стороны дорожки, росли два старых развесистых ореховых дерева. Дорожку окаймлял ровно подстриженный вечнозеленый кустарник. Чуть поодаль, справа, возвышался каштан, опоясанный круглой деревянной скамьей с отлогой спинкой. Посреди двора пестрела ранними цветами круглая клумба. А по левую руку, прильнув вплотную к дувалу, стоял длинный приземистый дом с плоской земляной крышей. На крыше ярко цвели фонарики желтых тюльпанов. Четыре окошка дома смотрели во фруктовый сад, который пенился сейчас в бурном белоснежном цветении.
Никто — ни в центре республики, ни в городе, ни в районе — даже не подозревал, кому фактически принадлежит эта усадьба в небольшом, удаленном от жилых мест, затерявшемся в горах кишлаке.
По исполкомовским документам она считалась собственностью дехканина-середняка. Но подлинным ее владельцем был сын эмирского придворного Ахмедбека молодой Наруз Ахмед. Тут жили его мать, вторая жена (первая была в городе) и юридический "хозяин" усадьбы со своей женой. Он совмещал в своем лице обязанности домоуправителя и садовника, являясь в то же время самым преданным и верным человеком Наруза Ахмеда.
Едва Наруз Ахмед успел спешиться, как бог весть откуда выскочил садовник, подбежал к нему, рассыпался в приветствиях, приложился к халату хозяина и, подхватив коня под уздцы, застыл в ожидании распоряжений.
Наруз Ахмед снял с себя халат, стряхнул с него пыль и бросил на седло.
— Кто-нибудь спрашивал меня? — спросил он садовника.
Тот отрицательно закачал головой.
— Расседлай коня и приходи сюда, — приказал Наруз Ахмед.
Размяв скованные долгой ездой ноги, он прошел к каштану и уселся на скамью. Откинувшись на спинку, Наруз Ахмед стал сосредоточенно смотреть в изжелта-серое высокое небо, где по воображаемой спирали, отыскивая добычу, парил стервятник.
Наруз походил на уменьшенную, "мелкомасштабную" копию своего отца. У него было такое же узкое, удлиненное лицо, такие же тонкие с изломом губы, такой же нос с хрящеватой горбинкой и косо прорезанные навыкате глаза. Только все это помельче, похудее, поуже.
Когда садовник вернулся и встал перед хозяином, между ними произошел короткий разговор:
— Сколько подготовлено? — спросил Наруз Ахмед.
— Девять.
— Так мало?
Садовник объяснил, что в кишлаке остается не больше, и то самые одряхлевшие, а лучшие забраны на стройку канала.
Наруз нахмурился. Объяснение, видимо, не удовлетворяло его.
— А где эти девять?
— В долине.
Некоторое время он что-то обдумывал, постукивая концом плети по пыльным голенищам, потом сухо произнес:
— Подготовь двух к вечеру. Я пойду к себе, отдохну. Если кто будет спрашивать меня, проведи в мою комнату, но так, чтобы никто не видел.
— Все будет сделано, хозяин, — заверил садовник.
Наруз Ахмед прошел в дом, повидался с матерью и женой, долго управлялся с большим блюдом горячего жирного плова, выпил несколько пиал светлого зеленого чая и улегся спать.
Когда на дворе стемнело, кто-то тронул Наруза за плечо. Он спал чутко и тотчас вскочил. Перед ним, покрытый с головы до ног пылью, стоял рослый, обросший густой рыжей щетиной человек в длинном теплом халате, за ситцевым кушаком которого торчала рукоятка плетки.
Наруз Ахмед пристально всмотрелся в лицо гостя, черты которого напоминали ему кого-то, и вдруг радостно воскликнул:
— Бахрам-ака?!
— Я, я… А ты уже совсем мужчина. Джигит! Смотри, что сделали одиннадцать лет. И вылитый отец!..
— Ну, говори, рассказывай, — торопил обрадованный хозяин, поспешно одеваясь.
— Расскажу все в дороге. Собирайся!
— А есть не хочешь? Может, поедим?
— Хочу, но время не ждет. Перехватим на ходу.
Не прошло и десяти минут, как два всадника выехали из безмолвного кишлака и стали медленно подниматься в гору по извилистой каменистой тропе.
2
— Нет! — тряхнул головой юноша и облизал разбитые в кровь губы. — Нет и нет! — повторил он.
Парень стоял связанный по рукам и ногам. Его поддерживали с обеих сторон два дюжих басмача. На сатиновой косоворотке юноши с разодранным воротом алел кимовский значок.
Перед ним, шагах в трех, на округлом камне-валуне сидел широкоплечий чернобородый и горбоносый курбаши [7]. Он холодно смотрел на пленника, полуприкрыв тяжелые веки.
