не самого оригинального названия, удивляться не приходилось. Даже жалко стало зверушку.
— Поняла, будешь просто человеком, — решила эльфийка.
— А твое имя?
Чего я только не успел представить за эту долю секунды, пока мозг не обработал ответ. Какие только имена не вообразил, но все оказалось куда прозаичнее. И вместе с тем прекраснее.
— Селения.
В этот момент у меня появился свой рейтинг женских имен. Ну знаете, такой, что составляют для будущей дочки. Испробовав на вкус произношение, я удовлетворенно кивнул. Ее имя было созвучно моему. Мы отлично подходили друг к другу.
* * *
Наконец мы пришли. Солнце постепенно всходило, отсвечивая на черепице двухэтажного дома. Это был самый обыкновенный деревянный дом, как снаружи, так и внутри. Отворив дверь, мы сразу же встретились с семьей Селении — сестренка и мама, не уступавшие в очаровании моей подруге, а также отец. Он был значительно выше и больше остальных. Увидев меня, эльф нахмурил брови, но успокоился, отметив безмятежное лицо дочери. Отец поднялся из-за стола. Не зная, как следует здороваться, но помня, что рукопожатие не удалось, я решил поклониться. Где-то слышал, что люди так выражают уважение, и чем ниже поклон, тем оно больше. В спине что-то хрустнуло. Старею, а ведь и тридцати нет.
Семья переглянулась. Первой поздоровалась сестренка, как позже выяснилось, младшая. Затем поклонились отец с матерью, чем вызвали громкий смех у Селении, к которому присоединились все остальные. Напряжение спало. Я умел разрядить обстановку.
— Сильфия, — обратилась Селения к сестре, — понадобится твоя помощь.
Меня отвели в гостиную, уложили на удобный диван напротив горящего камина. Напоили снадобьями, больше походившими на крепкий зеленый чай, а затем принялись лечить. Для всех непосвященных, каким оказался и я, сразу замечу, что это не было лечением в привычном понимании. Никаких таблеток, мазей, жгутов и пластырей. Никто не стал даже измерять градусником температуру, накладывать холодный компресс.
Вместо этого Сильфия вытянула надо мной руки и прикрыла глаза в глубоком сосредоточении. Кончики эльфийских пальцев, почти как человеческие, но с серебристым оттенком, вспыхнули синим пламенем. Огонь с ладоней перекинулся на меня, отчего я невольно вскрикнул. По всему телу разлилось тепло. Оно обладало лечебным эффектом: зуд и ломота спали. Я почувствовал себя значительно лучше. Не скажу, что раны исчезли, кровь втянулась обратно, кости встали на место, но боль прошла. Я начинал привыкать к подобным фокусам. Они мне даже нравились.
— Пока это все, что мы можем. Раны зарастут уже завтра, но шрамы останутся. Отдыхай, — сказала Сильфия, кивнув в ответ на мою благодарность.
Она была почти точной копией Селении, но с голубым цветом глаз и ямочками в уголках рта. Это добавляло ей очарования. В отличие от сестры, на ней вместо кожаных доспехов была миленькая сорочка, оголяющая худые плечи. Я начинал влюбляться, но не до конца понимал в кого именно. Выбор эльфиек впечатлял.
В животе заурчало. Неизвестно, как долго я не ел в обоих мирах, но голод напоминал о себе. Мне предложили позавтракать, на что я с радостью согласился.
Теперь я мог идти без посторонней помощи. Небольшая хромота осталась, но больше, как напоминание о недавней битве, чем серьезный недуг. Пройдя на кухню, я застал хозяйку дома за сервировкой. Ее звали Сонэлла. Имена здесь подбирать умели. Даже мое — Максимилиан, уже не казалось таким вычурным.
Оказалось, что не подстреленный кролик был не единственным блюдом. Передо мной стояли жаркое из свинины, овощной салат, картофельное пюре и невесть что еще. И это только передо мной! Весь стол был уставлен разнообразной едой, и я с удивлением смотрел на это изобилие. Правда, недолго. Уже через мгновение, без стеснения и долгих прелюдий, мы приступили к завтраку.
Вкусно, сочно, волнующе до немоты. Что это за мир, в котором такие завтраки? Как же хорошо вновь наслаждаться домашней едой. Будто забытый детский праздник, когда пища — это нечто большее, чем утоление голода.
На глаза навернулись слезы. Если я кажусь вам смешным, то знайте, очутись вы на моем месте, с вами бы и не такое творилось. Весь мир, со всеми тайнами и загадками, мог хоть ломиться в дверь, но я бы не поднялся из-за стола. Не часто, а если быть точным, то никогда, бездомный вроде меня мог так плотно и вкусно поесть, не озираясь по сторонам с опаской дворового пса.
Ел я быстро, не боясь испачкаться. Но и остальные не отставали. Отец с аппетитом впился в баранью ножку. Сестры делили между собой филе курицы в грибном соусе. Мама пошла дальше — нанизала на нож овощи и мясо, приправила лимонным соком.
Мы с жадностью вгрызались в содержимое тарелок, причмокивая от удовольствия. Никаких ужимок, разговоров, светских бесед, мы положительно наплевали на все условности. Мне определенно нравилась эта семья. В сердце кольнуло. На поверхность вырывались воспоминания. Глоток горячего пунша заглушил обрывки прошлого.
Откинувшись на стуле, я прикрыл глаза в сладкой истоме.
— А какой стиль у тебя? — спросила Сильфия, вырвав меня из грез.
— Дело в том… — начал я, но не смог договорить.
— Он не знает. Потеря памяти, — перебила Селения, отодвигая пустую тарелку.
— Как много ты не помнишь? — спросил их отец сиплым голосом.
Я до сих пор не мог свыкнуться с тем, как он отличался от них. Мама и дочки будто сошли с обложек мужских журналов. Их красота завораживала, притягивая к себе. Стоило один только раз взглянуть на аккуратные фигурки с выдающимися формами, насыщенный блеск глаз, усиливающийся во время использования стиля, а также кроткие улыбки, чтобы это понять. А вот их отец…
Словом, он выглядел хуже, чем я после встречи с Шипоклыком. Не в том смысле, что был весь изувечен и покрыт шрамами, напротив, эльф выглядел очень здоровым. Я бы даже сказал здоровенным, внушительным. Крепкие мускулы, два метра ростом. Казалось, что он мог бы в охапку собрать всю семью, закинуть себе на плечи и не почувствовать усталости. В теле и правда не было усталости. Она была в глазах. Очень сильная и невыразимая, приобретенная с годами. Мне это было хорошо известно. Бывает, что жизнь бьет тебя так сильно и так часто, что ничего не остается, кроме как опустить руки. Стирается надежда в бессчетных попытках все изменить. Прежние стимулы становятся пылью, превращая человека в овощ, не оставляя ни желаний, ни запала. Человек пусть и продолжает жить, но человеческого в нем едва ли найдется.
Я
