— Десять дней до Нового года, а теплынь, как в конце мая…
Вдыхал воздух, представлял, как пропитанный соленой водой поток охватывает альвеолы и очищает их, как само море чистит его организм от всего адвокатского, сутолочного, горького.
Ложился спать и замирал, готовясь к завтрашнему «бою».
Перед сном позвонила поэтесса, и он эмоционально, в деталях рассказывал, как второй день следователь водит его за нос, а та охала и не знала, радоваться или нет.
Его разбудил следователь:
— В одиннадцать не могут… Отправляют этап…
— Этап так этап…
— Давайте в два дня… Но это уже точно…
— Но было уже точно…
— Это точно-преточно…
Согласился, не стал спрашивать, удачно ли тот съездил в Туапсе.
И добавил:
— Но учтите, если что, я уеду в Воронеж…
— Да-да, конечно…
Полежал, хотел уже встать, как позвонила поэтесса:
— Мне только что звонил Илья… Его отправляют на этап…
— Как на этап?! У меня с ним встреча в два, — вскочил Федин.
— Не знаю, не знаю…
Его не удивляло, что даже в самых скрытых от внешнего мира местах, в изоляторах, люди свободно звонят на волю, как будто там установлен таксофон.
И он лишь произнес:
— Но я же не могу сказать следаку, что вы мне звонили…
— Конечно… Видимо, это ошибка…
— К двум собираюсь и еду.
6
Спешил по знакомой аллее, уже четче приглядываясь к баобабам-деревьям, миновал церковь, в конце рынка решительно остановил микроавтобус. Ехал, считая минуты, в то время как автобус зависал в пробках узких улиц Адлера, который исполосовали строящиеся магистрали, оставив для проезда не то дырки, не то щели, и он нервничал: успеет ли к двум?
Вот выбрались на простор и рванули по шоссе, как по протоке реки на глиссере, настроение поднялось, но время уже катило к двум и, когда проезжали Хосту, на сотовом показывало — «41», «42» минуты… А когда зависли в пробке из-за ремонта дороги, нажимал на кнопочку звонка и сбрасывал вызов:
— Позвонить? Не позвонить…
И в 14–10 не выдержал:
— Это адвокат… Я еду…
— Где вы?
— Да вот, указатель «Сочи» проехали. Но впереди хвост пробки…
— Да, вам не скоро…
— Но ждите…
Когда микроавтобус взобрался на горку и с нее открылось море, раздался звонок:
— Вот какая штука… Его увез этап…
— Как увез?! — Федин вскочил, оглушив автобус криком.
— Я сам не пойму…
Федин сел, уже разнося автобус возгласами:
— Я три дня у вас… И вы… Я что, приехал купаться?.. Сейчас не лето… Что вы творите?!..
Как реагировал на слова Федина следователь, он не знал, может, смеялся, а может, покусывал губы, но адвокату выпала дилемма: ехать дальше в Сочи или возвращаться.
И он провыл:
— Вы же сами сказали, переносите с одиннадцати на два, из-за этапа…
— Да переношу… А теперь и не знаю…
— Ждите, я все равно приеду…
Он уже не спешил в Сочи, а ехал и, не обращая внимания на пассажиров, изливал душу носатому водителю-кавказцу, который сочувственно кивал головой. Федин же только хотел посмотреть в глаза подполковнику.
Но тот при его появлении развел руками:
— Увезли…
— А как могли без вас? — спросил он в лоб.
— Не знаю… Но буду писать представление…
— Мне ваши представления, — произнес, думая, что тот врет.
Сунул несколько заранее написанных ходатайств.
На такой острой ноте распрощались.
Федин снова направлялся в Адлер. Словно в унисон его настроению, изменилась погода, полил дождь. Он, мокрый, прячась от ливня, бежал по улочкам Адлера в «Мечту». В «Мечте» отогревался под струей горячей воды, ругался, рассказывая позвонившей поэтессе о хитромудром следователе, а потом плюхнулся на кровать и отрубился, машинально считая во сне: в понедельник прибыл к 10, перенесли встречу на 16 — раз, в 16 не состоялась, перенесли на 16 следующего дня — два, в 16 отменили — перенесли на 11 в среду — три, с 11 на 14 — четыре… Четыре раза переносили… Пять раз кинули…
Такого в своей адвокатской практике вспомнить не мог. В самом деле, от него бегали, как зайцы.
Но утешало: что-то у следователя не ладится, а это говорило о хорошем для Кирилла.
И не слышал ни стука дождя по крышам, ни гула моря. Он не испытывал сожаления, что поездка опять прошла впустую, но радовался, что не пришлось портить нервы и ему даже удалось отдохнуть. И где? В Адлере. Скажи кому, что поехал на отдых в Сочи перед новым годом, никто не поверит.
Он дождался утра, когда утих ливень, подхватил сумку и сетку с мандаринами и припустил на вокзал, где сел в ближайший поезд «Адлер — Архангельск», растянулся на полке и только тут ощутил всю сладость поездки, оказавшейся пустяшной, сместившей нервотрепку на более позднюю пору, но нервотрепка неминуемо придет, и от нее он вряд ли увернется.
«Следак косит под дурака… А что он задумал?.. Эти его переносы — чистая химия… Сам дотянул до того, как отправили Кирюху…»
Вдруг пришла догадка:
— Они выдавливают меня… Надеются — перестану ездить… И они все слепят…
Стало жалко Кирилла и его мать.
А она звонила:
— Как там?
— Да как… Кирилла по этапу…
— Это неплохо, — словно успокаивала, — что-то у них заело…
Невольно спросил:
— Как там Марина? — имел в виду дочь председателя Союза писателей.
— Ездит в Германию на лечение…
Федин слышал, что у нее объявилась болезнь.
— Передайте, что в Кудепсте нашел храм Ушакова. Это ей новогодний подарок.
В голове возникла крамольная мысль, уж не доехать ли до Архангельска, где жила мать Кирилла, и там объясниться, глянуть на Белое море, северное, после южного Черного. Словно он круизер, накручивает километры по России в поиске впечатлений.
Прощально блистала рябь за окном, уткнулся в стекло.
— Всегда замечаешь красоту, когда приходится с ней расставаться…
И понял почему: сжавшаяся внутри пружина разжалась, он расслабился и теперь мог оглядеться, настроиться на другое, насладиться…
Уминал мандарины, отмечал тоннели и «курортные базары» — так называл городки, куда слетелись чайки; латунь к горизонту — туда бежали белогвардейцы в Гражданскую.
Показался длиннющий туапсинский мол: заправляли танкеры.
За полночь проезжали Армавир. Заметил строчки огней в темноте. «Где-то там СИЗО. И Кирюха… А ведь не сойдешь, и не встретишься».
Из ночи полезли жухлые припорошенные поля, ехал по степям Придонья.
После плюс пятнадцати градусов в Сочи в Воронеже обожгло — минус десять. Он рад был и не рад, что вернулся, мог дальше дожидаться возвращения Кирилла в Сочи, но что-то тяжелое давило на сердце и отпустило только на равнине. Световой день пошел в рост, а ясности в деле сына поэтессы не добавилось.
