Наконец все четверо оказались на улице.
— Давайте поедем на моей машине, — сказал Эрхард и захромал впереди. Он это любит, отметил про себя Джанеуэй, вести за собой. Куда бы они ни шли, Эрхард всегда шел первым. «Пошли, пошли», — приговаривал он всегда, и Джанеуэй никогда не возражал: пусть Эрхард хоть чуточку покомандует, никому от этого вреда не будет.
А Карл был совсем другой; там, в вагончике, замечание Эрхарда о силе Карла уязвило Джанеуэя. Даже в простом поднятии тяжестей Карл не победил бы его. В темной аллее против Джанеуэя Карл не продержался бы и полминуты. Ну, может, и продержался бы секунд пятьдесят, не больше. Почему он терпеть не может Карла? Наверное, просто считает его низшей формой жизни…
Они завернули за угол и перешли на неосвещенную сторону улицы.
— Пошли, пошли, — позвал Эрхард.
— Господи, ты что, в Дженерси машину оставил? — спросил Джанеуэй, злясь, что пришлось идти так далеко. Конечно, эти два урода смогли бы прикончить мальчишку и сами. Сцель, наверное, взбесился от того, что его метод не сработал, иначе он бы не стал унижать Джанеуэя таким пустяковым заданием.
— Осталось совсем немного, пошли-пошли.
— Теперь ты бери его, твоя очередь, — сказал Карл. Джанеуэй проигнорировал его приказ. Карл пробормотал «педераст» по-немецки. Джанеуэй сделал вид, что не слышал. Раздражение Карла росло, он толкнул Бэйба.
— Иди сам.
Бэйб споткнулся, сделал несколько шажков, пошатываясь, пошел сам.
— Вот и пришли, — сказал Эрхард. — Машина — старый «форд». — Достав из кармана связку ключей, он принялся искать ключ от машины.
— Ты запер эту штуковину? — недовольно спросил Джанеуэй.
— Здесь ужасное место, — пытался объяснить Эрхард, — воруют все подряд. А машина эта замечательная, никаких поломок вот уже двенадцать лет.
— Если она такая замечательная, почему ты до сих пор не можешь ее открыть?
Напрасно. Невозможно вывести из себя такого кретина, как Эрхард. Зато Карла легко завести, пожалуйста, вот он стоит тупо у капота машины, на котором растянулся Бэйб.
— Сейчас открою, — Эрхард лихорадочно тыкал ключом в замок дверцы.
— Не нажимай, — посоветовал Карл, — помнишь, ты нажал на ключ чемодана и сломал.
— Никто и не нажимает, — огрызнулся Эрхард. — Черт возьми, никак!
Джанеуэй раздраженно двинулся к нему.
— Дай мне, я мигом открою.
— Ты не знаешь этой машины, — возразил Карл. — Я ездил на ней, я знаю, как ее открыть. — Он выхватил у Эрхарда ключи.
А в это время Бэйб скатился по капоту и, шатаясь, пошел прочь. Джанеуэй зло бросил Карлу:
— Тебя оставили с мальчишкой, иди за ним.
Карл покачал головой:
— Я занимаюсь ключами, а от тебя приказов не принимаю.
Тогда Эрхард сказал:
— Ладно, занимайся, только открой дверь. — Он похромал за Бэйбом.
Обойденный на прямой хромым, подумал Бэйб, шатаясь как пьяный на темной улице. Вот это финиш, достойный марафонца. Да, прекрасная эпитафия: «Здесь лежит Томас Бэйбингтон Леви, пойманный калекой».
Естественно, у Эрхарда не осталось бы ни шанса, будь Леви в форме, но он давно не спал… А то, что сделал ему Сцель… Бэйб неуверенно продвигался вперед, боль не покидала его: каждый раз, когда он пытался глубже вздохнуть, ночной воздух проникал в отверстия в зубах и терзал оголенные нервы. Тротуар из острого щебня был невыносим для босых ног. Бэйб, все еще в пижаме, действительно беспомощный гусь, как его называла шайка с крыльца. Он брел вперед, настигаемый калекой; в ногу что-то вонзилось и причинило такую боль, что даже забылась боль оголенных нервов. Бэйб надеялся, что это не стекло, а острый камешек, который хоть и помучает, но не раскроит ногу. Попробуй догнать меня, стиснул он зубы, не догнать калеке марафонца, хотя какой я марафонец, какой марафонец будет бегать босиком?
Бикила!
Абебе Бикила, великий эфиопский бегун, который выступал на Олимпиаде в Японии. Фаворитами были русские с их врачами, с их помощью и диетами, да и немцы были хороши, никто и внимания не обратил на черного бегуна. Те же, кто обратил, смеялись, потому что он не только был один, но еще и без обуви. Он собирался пробежать эти чертовы 26 миль и 385 ярдов босиком, босиком в XX веке, подумать только. Забег начался, и русские были хороши, но и немцы не лыком шиты. Где-то через десять миль немцы решили рвануть вперед, но русские были не просто крутыми парнями, они были очень крутыми, и немцы отстали. Русские остались одни, им нужно было только отрежиссировать, кто придет первым, кто вторым. В этом деле русские большие мастера: ты вкладываешь в дело годы и получаешь победу, и если даже молодой спортсмен сильнее, то его время еще придет. Вдруг лидер русских услышал оживление зрителей, не очень громкое, потому что на марафонском забеге большие толпы не собираются, на старте — да, на финише — да, но на дистанции болельщиков мало, смотрят, как эти дурни бегуны потеют, потому что только дурни могут так мучить свое тело. И вот на пятнадцатой миле третий русский вдруг почувствовал: что-то неладное творится за спиной. Он обернулся — их нагоняет этот худой черный парень без обуви. Третий русский увеличивает скорость, все трое русских устраивают что-то вроде совещания на бегу, увеличивают скорость, бегут вразнобой, они это умеют, они всему научены, они бегали так, как надо, и ели то, что надо, врачи делали им то, что надо, и если им надо было задавить тебя, то они давили, но на двадцатой миле босоногий обошел третьего русского и перед ним остались только двое, русским надо было что-то делать, и они припустили вовсю. Оставалось еще шесть миль, они включили все резервы, и кто бы там за ними ни бежал, он должен был отстать или сжечь себя, так и случилось со всеми бегунами, кроме чернокожего, у которого не было даже обуви. То, что сделал он, когда русские припустили вовсю, не делал еще никто до него — он припустил еще быстрее, а русские, можно сказать, просто стояли на месте, они даже не были улитками, потому что этот босой парень, над которым все они смеялись два часа назад, неудержимо летел вперед. Когда он вбежал на финишный круг стадиона, толпа начала визжать так, как не визжала на марафоне со времен Нурми, и теперь на пантеоне было двое, две легенды, Нурми и босоногий гений из Эфиопии, великий Бикила и… и… А вот вам, подумал Бэйб, не поймает меня калека. Ну и что из того, что ногам больно и зуб горит? Если ты настоящий марафонец, ты сделаешь то, что требуется.
Ценой огромных усилий Бэйб чуть-чуть увеличил скорость.
