Беспокоились за ребят, ушедших на разведку. В такой метели потеряться очень просто.
Они вернулись минут через двадцать. Вернулись как раз вовремя: уже совсем стемнело. Наверху такая же пурга.
Палатку мы закопали здорово. В ней можно было только сидеть согнувшись. И все время оседала под снегом крыша. Я дважды выбирался из палатки и сгребал снег с крыши.
Он с минуту помолчал, словно собираясь с мыслями, потом продолжал:
— Палатка у нас старенькая, и девушки все беспокоились, что она под снегом прорвется…
Поужинали мы часов в девять. Ужин был простой — окорок да сухари. Смешно было подумать, что здесь, на этом каменистом склоне и в такую метель можно развести костер и вскипятить чай.
Люся пела свою любимую песенку «Расцвела сирень в моем садочке…», но по — настоящему веселил нас Вася Постырь. У него неистощимая фантазия. Раз скажет правду, а раз сочинит. И все из туристской жизни. «Идем мы по тропке — тишина. Только капли с веток шлепаются на головы. Темнотища и жуть… И вдруг как заверещит, как завоет!..» Вот в таком духе рассказывал. А под конец выясняется, что верещал и выл всего — навсего филин. Но смеялись мы от души. Усы у Васи торчали, как пики, глаза от ужаса становились совсем круглыми, а голову он втягивал в плечи так, что не было видно из — за ворота подбородка. Со страшных историй Вася переходил на «армянские» анекдоты, мы смеялись, уткнувшись головами в шапки, а Люся сердилась:
— Свистуны! Или замолчите или рассказывайте вслух!
Толя оживился. Он уже не отводил от меня взгляда, ему доставляло удовольствие рассказывать о своих друзьях веселое и смешное.
— Ну, хорошо. А что в это время говорила Неля? Как она выглядела? Впрочем, в палатке у вас было ведь темно…
— Нет, — ответил Толя, и с его лица мгновенно сбежала улыбка. — У нас были фонарики.
— Что же ее толкнуло выйти из палатки? Ведь она же должна была понимать риск…
Я говорил в пустоту. Говорил, высказывал предположения, догадки, Толя молчал.
Тихо, без шороха и скрипа, открылась дверь, и опять на пороге появился старик. Я подозреваю, что он все это время стоял за дверями и ждал момента. Делать было нечего, я встал, попрощался, но потом сделал еще одну попытку:
— Вы, конечно, правы: Васенину сейчас беспокоить не стоит. А Шакунов?
— Их в городе нет. Никого. Ни Вадима, ни Коли, ни Люси. Их нет в городе, — повторил он, не глядя на меня. Это прозвучало как: «вы их лучше не ищите, они вам все равно ничего не расскажут».
— Жаль. Я думал, вы мне поможете.
Старик в прихожей сказал: «Мы никогда не говорим об этом. Простите, но мы никогда не говорим…»
Я действительно больше никого из сосновцев в то лето не разыскал. Сначала они лечились и отдыхали в каком — то санатории, а потом наступили летние каникулы.
Но дело было даже не в том, что я их не мог разыскать. Когда я рассказал о своем визите к Броневскому Воронову, он решительно отказался от плана, который сам же выдвинул: «Да, пока рано. Нельзя их без конца терзать напоминаниями о Сосновском. В конце концов, они ведь тоже считают себя виновными в том, что так все кончилось… Я видел как — то Васенину. Она еще не оправилась от потрясения. Она ведь любила Глеба, ты знаешь об этом».
— Как она выглядит, Неля?
— Девушка лет двадцати. Высокая, стройная, с короткой прической. Лицо немного скуластое, глаза расставлены широко. На левом виске шрам — память о Payne. Левую руку прячет в рукаве — у нее же отняли пальцы.
— О чем вы с ней говорили?
— Да так, ни о чем… Не ходи к ней, пожалуйста. Вообще я думаю, что в этой истории надо разобраться как — то по — другому.
Я ничего не понимал. Неужели Воронов изменил свою точку зрения? Невозможно!
— Ты знаешь, — сказал Воронов, — если бы Со — сновский остался жив, а погиб бы другой, его бы судили.
— И он был бы осужден?
— Как командир группы — да.
— Он же не совершил ничего аморального. Интересно, как бы вел себя в тех обстоятельствах этот прокурор Новиков? Стал бы он рисковать своей жизнью ради других?
— А ты уверен, что Глебу надо было рисковать? Я разозлился.
— При чем тут «надо»? В конце концов, у человека, кроме разума, есть еще и сердце.
Воронов вздохнул.
— Давай не будем ссориться. Я считаю, что Глеб заслуживает доброй памяти, ло и прокурора можно понять. Ты читал в «Комсомолке» о двух ребятах, которые погибли на Алтае при переправе? А про саянскую трагедию читал? Гибель Сосновского и эти два случая — звенья одной и той же цепочки.
Я наконец понял ход мыслей Воронова.
— И ты думаешь, что нужно осудить Сосновского в назидание другим? Осудить за то, что он был настоящим человеком? Не согласен! Я постараюсь доказать свою правоту. Узнать о Сосновском все! Как он себя вел? Как смотрят на его поступок все те, кто был с ним рядом в ту ночь?
Я сказал, что после неудачных попыток встретиться с ребятами мне остается одно — прокуратура. Новиков читал дневники, разговаривал с сосновпами в первые дни. У него, конечно, есть протоколы. «Материалы следствия он тебе не даст, — трезво заметил Воронов. — А вот дневники попросить стоит. Все равно ведь ты с ними знаком…»
Эти дневники я у Новикова просил дважды. Сначала ответил уклончиво: дескать, копии снимать — дело хлопотное, а выслать дневники пока нельзя, ему и самому кое — что еще не ясно. В конце письма он предлагал мне повнимательнее познакомиться с заключением по делу Сосновского: «В нашем заключении вы, надеюсь, найдете ответы на все интересующие вас вопросы. Я уверен, что оно поможет вам дать в печати правильную оценку тем событиям, свидетелями которых мы были с вами оба. Я сегодня нее прикажу для sac снять копию с заключения по делу Сосновского…»
Это было похоже на издевательство, и я решил, что терять мне больше нечего. Письмо у меня получилось довольно злое. Во всяком случае я ему высказал все, что думаю о его «заключении», и еще раз, в более официальном тоне, попросил найти способ предоставить в мое распоряжение дневники или их копии. Ответ не замедлил ждать: «Прокуратура г. Кожара предоставить в ваше распоряжение вещественные доказательства не может».
И вот как повернулось… Хоть и через полтора года, но эти дневники и копии протоколов все — таки у меня в руках,
Протоколы были длинные, с подробными юридическими преамбулами: кто, где, когда, и только на второй, а то и третьей странице начиналось то, что более всего интересовало меня. Я читал их в том порядке, в каком они были сложены прокурором.
Из протокола допроса Люси Коломийцевой
