— Обратите внимание, — крикнул Батьянов, — что он уже проделал три различных производственных процесса, тогда как у вас на фабрике антропоиды будут проделывать каждый лишь один процесс! А последнее в тысячу раз проще. Однажды я и Абдул, сменяя друг друга, заставили Гами проработать восемь часов с часовым перерывом на обед. Вот вам и восьмичасовой рабочий день! И Гами не пытался даже отойти от конвейера. Работа его затягивает. Его злит и удивляет, что части, которые он свинтил, тотчас же возвращаются к нему в своем прежнем виде. И он с еще большим остервенением работает, желая выйти победителем, свинтить их наконец-таки! Вот на этом-то животном упрямстве и держится вся моя система.
— Вы гений, Батьянов! — не вытерпев, восхищенно воскликнул Пфейфер. — Я уверен, что только ваша гениальная голова смогла разрешить эту мировую проблему. Вы человек «с золотым мозгом» из рейнских сказок!
— Боюсь, что моя гениальная голова скоро кончит свое существование, — донесся из-за ширмы голос Батьянова, — и мой «золотой» сказочный мозг превратится в кусок разложившегося тухлого студня.
— Ну, ну, зачем так мрачно? — бодро крикнул Пфейфер, подходя к орангу. — Нет, вы посмотрите только, как работает этот паренек! Красота! Ах ты, дорогой мой сыночек, — умилился «толстый Фридрих» и, разнежившись, погладил оранга по голове.
Гами вдруг щелкнул зубами и, не глядя назад, цапнул Пфейфера за ногу. Затем тотчас же, словно ничего не случилось, принял прежнюю позу, согнувшись над конвейером.
— Дьявол длиннорукий! — злобно крикнул испуганный Пфейфер. — Урод заморский!..
Гами в ответ на слова фабриканта резко повернулся, не прерывая, однако, работы, и звучно плюнул в его сторону.
— Ловко! — расхохотался за ширмой Батьянов. — Это вам за урода заморского! Да посмотрите внимательнее, какой же он урод? У него правильные черты, смелый взгляд, а темные волосы, обрамляющие его лицо, придают ему томную бледность. Среди обезьян он, наверное, считался неотразимым красавцем.
— Ну, и целуйтесь с этим красавцем! — прокричал Пфейфер, потирая ногу. — А я бы хотел поговорить теперь об условиях. Что же вы возьмете с меня за полную постановку работы в моих сборочных цехах при помощи таких вот неотразимых красавцев?
— Условия будут несколько необычайные! Вы даете мне сейчас чек на десять тысяч долларов и проваливаете ко всем чертям до завтра, до утра. Я хочу попробовать сегодня вечером отыграться.
— А потом? — насторожился Пфейфер.
— А потом будет видно! Если я отыграюсь, то отдаю вам ваши десять тысяч и вообще кончаю работать на вас. И не видать вам тогда уж наших предков в своих цехах. А проиграюсь — поговорим окончательно об условиях.
— Это значит, — вскрикнул Пфейфер, — вам все выгоды, а мне никаких? Такую фору я вам не дам! Так не заключают серьезных сделок.
— Смею вас уверить, что из всех наших серьезных сделок эта самая серьезнейшая!
— Да вы же грабите меня! — взвизгнул Пфейфер. — Я и так уже разорен. Инфляция! Дауэсовский план!
— А коли так, — ответил Батьянов, появляясь в комнате, — кончай, Гами, работать! У нас стачка, и пусть Пфейфер проваливается к черту!
Оранг радостно юркнул за ширму, остановил мотор и вышел оттуда, потягиваясь и широко зевая, как человек, собравшийся насладиться заслуженным отдыхом после оконченной работы.
— Что вы говорите? — подбежал к Батьянову перепугавшийся Пфейфер. — Какая стачка может быть сейчас, в разгар работы?
— Но мы-то, и я и Гами, решили больше не работать. До свиданья, вернее прощайте, господин Пфейфер! — поклонился с военной сухостью Батьянов.
— Слушайте, — умоляюще протянул руки фабрикант, — давайте же поговорим обстоятельно и серьезно. Прошу вас, успокойтесь! Мы оба немного погорячились, но, надеюсь, это делу не помешает. Говорите же ваши условия, я, пожалуй, соглашусь на них. Ну, я весь — внимание.
— Условия мои я уже сказал, — ответил Батьянов. — И, поверьте, они весьма легкие. Я бы запросил впятеро, вдесятеро больше, если бы не одно обстоятельство, которое…
Батьянов нервно провел по голове рукой, взлохмачивая свои седые кудри.
— Знаете, Пфейфер, иногда мне кажется, что и в вас есть крохотная хотя бы частичка человека, что и вам не чуждо все человеческое, что и вы способны бываете изредка понять муку и страдание вашего ближнего. Может быть, я и ошибаюсь, не знаю! Но я все-таки расскажу вам предание о ключах мавров.
— О ключах мавров? — опешил Пфейфер, а на лице его отразилось брезгливое удивление.
— Да, о ключах мавров! — тихо сказал Батьянов. — Есть такое предание: когда Фердинанд Католик окончательно победив мавров, изгнал их из Испании, они, отправляясь в Африку, унесли с собой ключи от своих домов в Европе. И ключи эти, как величайшая святыня, передаются в родах от поколения к поколению. Даже сейчас живущие в Африке праправнуки халифов бережно хранят эти ключи. Домов-то уже нет, а ключи целы, потому что, по поверью, пока они не утеряны, не утеряна и надежда на возвращение туда, — показал Батьянов в сторону Пиренеев, видневшихся в окне, — в дорогую для их сердца Испанию, родину их предков! Мы, — вы понимаете, надеюсь, что я говорю о нас, эмигрантах, — мы тоже сейчас очутились в положении мавров.
Вот, глядите, мой сын, мой единственный сын!.. — поднес он к Пфейферу портрет молодого офицера в походном снаряжении, с черными орлами на погонах Дроздовского полка. — Я сам послал его с «легионом чести» к Деникину. А к чему, к чему все это? — с мукой крикнул Батьянов. — Это была ошибка, страшная, непоправимая ошибка!.. Нет, неправда!.. Ее можно поправить, я поправлю ее! Я хочу, я должен, и я вернусь в Россию! Я не умру спокойно, пока не увижу снова родной Екатеринодар, кубанскую нашу столицу, город, одними своими черешнями замечательный. У меня есть ключ мавра, которым я отомкну дверь на родину, у меня есть надежда, что меня примут там! Этот ключ — мое изобретение, вернее — пока еще теоретическая работа, которая произведет полнейший переворот в области советской тяжелой индустрии. Это будет моя расплата за мое прошлое, за мою ошибку!.. Но чтобы воплотить в действительность мои теоретические выкладки, нужно проделать массу опытов, а для опытов нужны деньги, а денег у меня нет! Как быть? Авансироваться у вас? Ни в коем случае! И я поэтому беру у вас в долг десять тысяч в надежде отыграть средства на работу. Так я решил этой ночью! Вот теперь вы знаете все! Я веду дело начистоту. Ну, а теперь что скажете вы?
— Что же говорить мне? — с деланным сочувствием ответил Пфейфер. — Добавлю лишь, что теперь я соглашаюсь особенно охотно на ваши условия, потому что узнал, какие высокие мотивы руководят вами.
