Закончить Резуну его скверно заученные, но как ему казалось, солидные и умные фразы, генерал не дал, грубо перебив его:
— Ну, ты, залупа в фуражке, не видишь кто перед тобой стоит? Глохни падаль… Я еще потом посмотрю, чем тебя за службу наградить.
Обернувшись и заискивающе улыбаясь попытался найти у своих спутников одобрение сказанному.
Те, услышав шумный голос генерала лениво кивнули. Один из них, дабы показать, что они самым внимательным образом его слушают, даже понимающее высморкался. Когда он пальцем прочищал ноздри, на запястье можно было прочитать наколку «Я пакибаю иза бап. 1989».
Глазастому вертухаю Резуну, такая откровенная поэзия понравилась. Однако он, как человек культурный, вида не подал. Собственно, чему здесь удивляться? Практически у всех охраняемых им заключенных, были подобные или очень похожие, трогательные надписи.
По поводу грязи, в до сих пор не убранном нужнике, Резун с радостью и откровенно доложил начальству, что все это… Есть, ни как нет… Доказательства совершенного убийства. Трогать, которые, из-за приказа Краймондовича, «до приезда начальства ни сметь и дышать на собранные в одном месте улики» было запрещено.
То да се…
До… Ре… Ми… Фа… Соль…
Генерал, присел на корточки, и с видом знатока стал пристально всматриваться в говно. Что он хотел увидеть или постичь, издали было не разобрать. Потом он явно выбился из сил и устал изводить себя разглядыванием следа в неприятно пахнущей куче.
Изучающе посмотрел на свою ногу в итальянской, ручной работы и выделки, обувке. Ни к кому не обращаясь, произнес находясь в тягостном раздумье и сомнении:
— А ведь… Ну, бля, буду… Мой размерчик… Как есть, мой… Сорок пятый — папой клянусь…
После сказанных слов, он, поверяя свою теорию практикой, взял и поставил свою ногу, в возможно единственный, отчетливо видимый след. И удовлетворенно, стряхивая с ноги приставшее дерьмо подытожил:
— Нет, размер пожалуй — сорок второй, сорок третий… Точно… Не мой…
— Молодец генерал, мозгов у тебя выше кремлевской крыши.
Обидно заржал один из сопровождавших его экскурсантов. По всему было видно, что у него были припасены еще и другие колкости и оскорбления.
— Насчет кремлевской, прикуси язык, не ровен час, ею и придавить может.
Предостерегающе зашипел, до сих пор молчащий тип, со смазанной салом физиономией. Ни наколок, ни пыжиковой шапки на нем не было. Этот, служил хозяевам за что-то другое, деньгами не измеряемое.
Именно этот след, который чуть не стал для гурманов яблоком раздора, сейчас и заливали гипсом следователи. Работали не жалея себя, с энтузиазмом и огоньком.
— Надо бы и в выгребной яме пошуровать…
Как что-то собой разумеющееся сообщил надзирающий прокурор Забалов. И как бы прислушиваясь к себе, к тому внутреннему голосу надиктовывающему ему правильные слова, сообщил уж, что-то совсем уже интимное.
— Чует мое сердце, режущее орудие преступления там… Внизу лежит, нас дожидается.
По правде говоря, когда присутствующий здесь же Краймондович увидел, как все согласно закивали головами, ему стало не по себе, хотя назвать его белоручкой было нельзя.
За довольно короткую жизнь, много ему удалось всякого повидать. Но представить себе, как нормальный человек, спокойно может забраться в выгребную яму, полную человечьих экскрементов, причем сделать это совершенно добровольно и без принуждения, это ему было не по силам.
Он только на мгновение нарисовал себе фантастическую картинку о том, что кого-то из охраняемого контингента могли заставить туда нырнуть. Бунт в зоне, дай бог в только в их одной, был бы обеспечен, как пить дать. А мог бы и весь регион забузить.
Становилось понятным, что ему самому придется, в случае возникновения такой срочной нужды, находить это «режущее» холодное оружие. Благо, таких и других железок, на самый придирчивый выбор, у него в сейфе валялось сколько душе угодно. Ради сохранения жизней и зеков, и солдат которые прибудут на подавление бунта, можно было пойти на должностное преступление.
* * *
Генерал со своими спутниками обустроились в кабинете начальника колонии. Сами стали вести допрос-опрос. И главный вопрос был в одном — где тетрадка. Обычная общая тетрадь в клеточку.
На закуску они потребовали вызвать из шизо Рысака-Коломийца.
Допрос шел в странной и необычной манере. Ни протоколов со стенографисткой, ни записей под диктофон, ничего этого не было. Мата было много, много было и «блатной фени». Один из тех, кто сопровождал генерала владел ею безукоризненно. Так хорошо, где-нибудь в академической среде или по учебникам и словарям, выучить этот жаргонный язык нельзя. Только непосредственно общение с его носителями, давало знание и виртуозное владение. Больше всего вопросов, на этом языке было о какой-то таинственной тетради.
Коля Рысак просто взбеленился и чуть пеной не брызгал, что показывало его злость и недовольство. Мало того, что без повода сунули в штрафной изолятор, так еще и спать не дают. Специалист по уголовному жаргону, попросил генерала дать ему возможность поговорить с Рысаком с глазу на глаз. Для этого они вышли в оперчасть. Разбудив и выпроводив в коридор, спящего там и ничего не соображающего Краймондовича, они уселись напротив друг друга.
— Я - Казик Душанбинский, вижу, что знаешь меня, — он выжидательно смотрел на Рысака. — Если я в тебе не ошибся, мы с тобой поладим. Насколько я знаю, тебя недавно короновали. Поэтому мы с тобой вроде, как одного рода-племени.
Он сразу решил взять непреодолимый барьер тем, что показал карты, т. е. раскрыл себя Рысаку.
Раньше Казик был больше известен, как первоклассный фарцовщик. Он стоял в Москве, под Таганкой, скупал и перепродавал билеты на театральные постановки. Ажиотаж на постановки в этот знаменитый театр одного актера был огромен, отсюда и запредельная стоимость на перепродаваемые «жучками» билеты.
О том, что первоначальное состояние им было сколочено на спекуляциях билетами в знаменитый театр, он сам, будучи в изрядном подпитии, на каком-то очередном кремлевском фуршете рассказал главному режиссеру этого театра. Тот, «моральной жаждою томим», поведал об этом казусе всему миру.
Помниться, Казик после этого был очень недоволен. Так как любознательные журналисты из противоположного и можно прямо сказать, не дружественного лагеря, могли разузнать и о его небольших отсидках по непристижной статье «спекуляция». Постаравшись, те же гадкие журналюги, совершенно свободно смогут отыскать тех, кто хорошо знал и помнил его по тем временам, в виде шустрой лагерной торпеды-шестерки, с охотой исполняющего поручения малограмотных блатных.
