Ноиро заполучил Благословение, укрылся им, словно броней, и тут же обрел способность видеть причины и следствия, закономерности и взаимосвязи.
Все люди Улаха, равно как и сам шаман, ощущались теперь как нечто грязно-серое с изжелта-бурыми наплывами. Но только у шамана в центре сути притаилось аспидно-черное пятно — не цвет, но отсутствие всякого цвета. И это пятно все время поглощало его самого, уверенно, беспрестанно, до тех пор, пока он не впивался в чужие сущности, вытягивая их жизнь, чтобы продлить свое существование за счет их смерти.
Элинор подбегал к насыпи камней на берегу, когда один из людей, укрывшихся там, хладнокровно выстрелил в ученого…
…Ноиро проследил за механизмом внутри короткостволки — и как сработал боек, и как патрон прошел в ствол, покинул его, медленно-медленно, словно муха в меду, поволокся в сторону Матиуса…
«Явись! — впервые в жизни закричал Ноиро, хватая сознание Клива в точности тем способом, который использовал, добывая сегодня информацию из памяти Хаммона. — Явись!»
Матиус уже падал, когда полностью отделилась и растворилась в неведомом мире серебристая паутинка его сущности.
«Нэфри, береги там Клива!»
«Да, Ноиро!»
Пуля медленно, солидно прожужжала рядом с головой молодого археолога и, будто нож в масло, плавно вошла в дерево. Кусочки выбитой коры опадали целую вечность.
Ноиро наблюдал со стороны за схваткой Та-Дюлатара и «черных» копателей, заглянул в вертолет с очередным отрядом спасателей культурных древностей, подосадовал на промах снайпера, когда вместо Улаха погиб другой дикарь. Все эти события происходили почти одновременно, и только для Ноиро они превратились в «раскадровку», как это бывает в фильмах.
Потом он ушел на серую пустошь и вместе с остальными принялся загонять «потерявшихся» обратно в грубоматериальный мир, в их физические тела. Аркады реальностей начали таять: с этим могли справиться и обитатели одного мира — Ноиро и Нэфри. Журналист заметил, что огонь в ней стал быстрее усмиряться и переходить в золотистое свечение, но стоило ей оказаться на взводе, пламя вспыхивало вновь.
«Надо поговорить! Иди на мою радугу!» — сказала она.
Ноиро обрадовался. Забыв избавиться от некоторых посторонних мыслей, он перепрыгнул на хрустальный мост и… завис, терзаемый своими собственными «охранниками». Это не радуга оборонялась от него — это собственный разум и инстинкты не выпускали Ноиро на радугу. И самый сильный из земных инстинктов грыз его сущность бешеным желанием совокупления, тем более мучительным, что любая попытка освободиться только усугубляла мучения, многажды повторяя предсмертную агонию. Любовь и смерть — они в чем-то похожи, как утверждают те, кто прошел через то и другое сполна. И, если они имеют в виду эти ощущения, то ошибки нет. Разве что в физическом мире это проходит быстро, за что и ценится превыше всего, а здесь вечность обращается кошмаром.
Кажется, проползли столетия, пока Нэфри, подпрыгнув, летела к нему навстречу. Они вцепились друг в друга над радугой, закружили в эйфории, словно одно целое, единый мир в бесконечном самопостижении.
— Вот это да! — вскричал Ноиро, когда радуга неотступно притянула их к себе. — Никогда не думал, что здесь это так классно!
«Ну что ты вопишь? — мысленно проворчала Нэфри, не слишком преуспевая в попытках скрыть собственный восторг. — Большое открытие!»
«Конечно! Великое открытие!»
Переливаясь всеми цветами осени, она фыркнула:
«У нас мало времени, мне срочно нужно вернуться обратно, я там просто в ужасно неподходящем месте»…
«За рулем?»
«Почти. Нет, не за рулем. Я у твоего начальника в кабинете!»
«Что-о-о?! Как ты там оказалась?»
«Приехала доложить о твоем ранении, как ты хотел! — ехидно передразнивая его, отозвалась она. — Как ты?»
«Заживаю. Скучаю по тебе и по домашним. Надеюсь скоро приехать. Нэфри, это очень странно, но они искали тебя. Когда ты улетела в Кийар?»
«Двадцатого. Да, я знаю, что они ищут меня».
«Зачем ты им?»
«Я все расскажу тебе, когда приедешь в Кемлин. Это очень важно и очень серьезно. И это касается нашего Учителя. Но сейчас мне пора, там что-то происходит, я чувствую!»
Она скользнула щекой по его щеке и растаяла в воздухе.
— Вот так всегда! — проснувшись в доме лекаря, первым делом сказал Ноиро Тут-Анну Хаммону. — Как на всякие драчки, так время у нее есть. А как сесть и обстоятельно поговорить — все, пора, там Гэгэус и еще куча причин!
— Не знаю, о чем ты сейчас говорил, парень, но надобно узнать, что за специи такие кладет при жарке в мясо твой доктор…
ЧАСТЬ II
ПОЛУБОГ ИЗ МАШИНЫ{3}
О, знали б вы, как безысходна смерть!
Орфею страшно уходить из мира.
Но слово превзошло земную твердь.
Он в той стране, куда заказан путь.
Ему не бременит ладони лира.
Он поспешил все путы разомкнуть.
Райнер Мария Рильке
Веги, младшая сестра Ноиро, считала себя сознательно одиноким человеком. Несмотря на большую разницу в возрасте с братом, она чувствовала себя умнее и старше, а от некоторых его замашек и подавно теряла остатки веры в здравый смысл у мужчин. Когда, еще по юности, Ноиро приходил домой с друзьями и они начинали дружно обсуждать животрепещущие темы, Веги хотелось порвать за вранье детские книжки, в которых герои мужского пола говорили всегда умно и совершали подвиги. Чем дальше, тем больше девочка убеждалась, что на подвиги и умные разговоры мужчины способны разве что в сказках. Ей нравилось быть циничной, тем самым она культивировала свое умственное превосходство над ровесницами, которые, как ей казалось, ревниво вели подсчет взглядов, брошенных парнями в их сторону, и конкуренток, выглядевших, разумеется, на их фоне блекло и безнадежно. Как правило, Веги они даже не считали за конкурентку: время от времени девчонки пытались приручить ее, чтобы казаться на фоне «толстоватой заучки» красивее и привлекательнее. Но этот избитый прием она изучила по взрослым журналам и, если соглашалась на такую дружбу, то лишь затем, чтобы в один прекрасный для нее момент задавить интеллектом дурочку, считавшую, будто может использовать Веги Сотис в своих целях. После нескольких неудач дуры стали сторониться ее и называть за глаза стервой. А использовать больше не рисковали. Правда, для одной такой, для Датти Огэс, Веги сделала исключение — и то лишь оттого, что знала ее с младенчества.
