Но возвратимся к злосчастной дуэли. Поводом к ней послужила заметка в школьной стенгазете, призывавшая к общей активизации общественной деятельности учащихся. А в ней некий анонимный автор поместил стишок, в которой клеймил позором сладкую парочку, которая вместо сбора макулатуры и участия в занятиях в кружке по вышиванию, занимается «взаимными воздыханиями». Приведем лишь небольшой его фрагмент, намекающий на то, что кому-то стало известно о дворницкой, тайном прибежище двух влюбленных.
«…Увы, ничто не вечно под луной,
Поэзия когда-то станет былью…
Пока же воздыхают меж собой
Они, где пахнет тряпками и пылью…»
Этот намек и привел к недоброжелателю. Анонимным стихотворцем оказался сын дворничихи Антон, учившийся в параллельном классе.
Он не стал даже отрицать свое авторство в подлом пасквиле.
— А - чё? — нарочито грубо процедил он, дерзко ухмыляясь, хотя Роба знал раньше его как скромного интеллигентного парнишку. — Как обжиматься в дворницкой с гёлою — ты герой, а как помочь родной школе выполнить план…
Здесь наглый монолог самодеятельного рифмоплета был прерван звонкой пощечиной, в которую Роба постарался вложить всю внезапно нахлынувшую обиду. Он даже не вспомнил о полученных уроках бокса, чтобы уложить одним нокаутирующим ударом коварного разоблачителя щекой на паркет. И получил такой же хлесткий ответ в левое ухо, сразу же зазвеневшее и оглохшее. Стычка произошла в школьном коридоре во время перемены, и драчунам не дали ее продолжить многочисленные очевидцы конфликта.
— Дуэль! — звенящим от ненависти голосом выкрикнул Роба.
— На десяти шагах и боевыми зарядами! — хрипловато, но уверенно и громко откликнулся противник.
Дуэли были среди подростков действом довольно частым, но больше показушным, нежели кровавым. Смотрелось красиво и романтично, как, скажем, у д`Артаньяна или Пушкина, но трагических последствий не наступало. Стрелялись из самопалов сухими горошинами, на расстоянии в десяти шагах друг от друга. Само собой, были и секунданты. Но, в отличии от настоящих дуэлей, в далеком прошлом распространенных среди праздного офицерства разных стран, происходящих в безлюдных местах, на этих поединках присутствовала куча зрителей и болельщиков. В том числе и томно вздыхающие, а в момент выстрела, картинно закрывающие уши девчонки, издававшие горестные или радостные вскрики. Целили дуэлянты непременно друг другу в сердце. Так было красивше, да и попасть в голову было весьма проблематично. Но самопалы были столь несовершенным оружием, подпрыгивающим в момент выстрела, что попадания даже в туловище были крайне редки. Победившим считался противник, попавший как можно ближе к важным органам, отвечающим за жизнедеятельность человеческого организма. Роба, впрочем, к записным дуэлянтам не относился, и вызов на поединок бросил впервые.
Применение боевых зарядов, которыми считались свинцовые дробинки малого калибра, было редким. Здесь уже дрались настоящие враги, стремящиеся причинить ранение и боль своему визави. Происходили эти противостояния, после школьных уроков, в овражке за школой, прозванным школьниками катакомбой. Место для таинства, под названием дуэль, было идеальным. Дуэлянтов и их секундантов никто не мог видеть, а хлопок выстрела из оврага посторонний не услышит. Время поединка держалось в секрете, а противники и секунданты (на случай наступления трагических последствий) торжественно клялись не выдавать тайны. По этой же причине не было и любопытствующей публики. Стрелялись всерьез. Но писаным школьным дуэльным кодексом, даже не разрешалось, а предписывалось: «…в момент выстрела супротивника дозволено прикрыть десницею оба ока, дабы один ни из оных не мог быть выбит…». Кодекс, как и положено, был написан высокопарным старинным языком и предусматривал все малейшие дуэльные процедуры. Раны же случались, но незначительные — обычно дробинка слегка пробивала незащищенную одеждой кожу. Проигравший, в присутствии секундантов, обязательно приносил свои извинения противнику, даже, если бывал и не прав в первоначальном споре. Средневековые обычаи, знаете ли — смерть или кровь означали наличие вины…
Дуэльная схватка Робы закончилась для него печально, хотя это и не было заслугой дворничихиного отпрыска. Секундантом у Робы вызвался быть верный Генка, который, вообще-то, относился к дуэльным забавам отрицательно, полагая, что есть более быстрые и надежные способы расквитаться с обидчиком, к примеру, «начистить ему погремушку». Но просьбе приобретенного друга внял безотказно. По жребию Робе выпало стрелять первым. Однако, по-видимому, секунданты перестарались с порцией заряда, и запальную часть робиного самопала, в момент выстрела, выбило с тыльной стороны. Кусочек меди, вырванный из заклепанного сзади ствола, попал Робе, аккурат, между основанием переносицы и левой бровью, причинив рваную ранку и вызвав довольно обильное кровотечение. Противник же проявил великодушие, пальнув из своего самопала вверх (а может, просто испугался аналогичной участи). С помощью медаптечки секундантами была оказана необходимая первая помощь. Затем, после короткого спора секундантов о победителе, Робе пришлось испытать положенное унижение, и он невнятной скороговоркой принес противнику ритуальные извинения. Кодекс тупо признавал наличие вины, в случае пролития крови, не оговаривая причин ранения. На том, собственно этот инцидент и закончился. Добродушный Роба не стал зачислять формального своего победителя в вечные враги и никогда больше с ним напрямую не сталкивался.
А затем Алка вместе со своими родителями переехала жить в другой город в бывшую соседнюю братскую республику на родину отца, и на том их любовь закончилась. Правда, при прощании они пылко клялись не забывать друг друга и писать письма каждую неделю, но где-то уже через месяц эта переписка тихо заглохла и уже не возобновлялась. Лишь оставшийся у брови небольшой шрам, след неудавшейся дуэли, изредка напоминал Робе о его первом разделенном чувстве.
Роба осторожно раскрыл твердую пластиковую папку серого цвета и один за другим бережно извлек три плотных, пожелтевших от времени, листа. Листы были потерты на сгибах до дыр, но аккуратно заклеены с обратной стороны прозрачным скотчем. Кроме того, они были сами наклеены на толстый прозрачный пластик, поскольку и края листов также были изрядно потрепаны, до неровной формы лохмотьев и отдельных обрывков.
Роба впился глазами в первый лист, но тут же разочарованно вздохнул. Текст был исполнен крупным неровным почерком, черной, но уже поблекшей местами до сизости, тушью, а главное, сами буквы лишь отдаленно напоминали знакомый ему латинский шрифт. Второй лист был заполнен такой же непонятной прерывистой вязью, и лишь на третьем листе в конце текста, прямо под витиеватой подписью, захватывая ее краешком, стояла большая печать. Судя по коричневатому цвету с рыжим оттенком, она могла быть когда красной и изображала, по-видимому, старинный герб ее владельца. На печати был изображен овальный боевой щит, пересеченный горизонтальными волнистыми линиями, а в его центре красовался предмет непонятного значения, отдаленно похожий на дымящуюся курительную трубку, только мундштуком вниз. Внизу щита змеилась, огибая снизу его концы надпись из трех слов, причем буквы на ней, определенно, были исполнены печатным латинским шрифтом.
