А затем атака прекратилась, только новые летуны-наблюдатели стайкой взмыли из чаши взамен уничтоженных, повисли парашютиками, надуваясь…
…Заканчивая болезненно-напряженный разговор, Виола сказала категорически:
— Я знаю долг разведчика, и я выполню его. Ваша группа получит все необходимые данные. Но если мы вернемся, я тоже сделаю все, что обещала.
Разведчики никогда не говорили — «после возвращения», а всегда только: «если вернемся». Нелюбовь загадывать на будущее превратилась у них в суеверие, так же, как привычка напутствовать друг друга фразой: «Большой удачи, легкой смерти». У Виолы шансы прожить еще год были в десятки раз меньше, чем у десантника, проходившего по следам разведки; в сотни раз меньше, чем у строителя, с целым флотом являвшегося в мир, изученный разведкой и освоенный десантом. Улдис почти не надеялся, что его связь с Виолой продлится дольше полета. Разведчики жили мгновением; к тому же он прекрасно чувствовал, что восторг первых дней угас у Виолы, наделенной как способностью увлекаться, так и изрядным скепсисом, — угас и сменился разочарованием, равнодушием. Может быть, она искала ведущую опору? Человек эпохи абсолютистских кораблей никогда не чувствовал необходимости что-либо скрывать, поэтому Улдис знал во всех подробностях историю недавнего странно однобокого, «духовного», но тем не менее очень яркого романа Виолы. Романа с еле живым, начиненным протезами биологом Куницыным на планете Химера, где оба они — Виола и Куницын — налаживали контакты с негуманоидным разумом. В описаниях сердечной подруги, да и в космических хрониках, Куницын выглядел святым: сплошной научный подвиг, постоянная игра со смертью, редкая самоотверженность. Вот это был экземпляр мужчины, подходящий Виоле. А он, Улдис? В минуты самых жарких объятий он ощущал себя лишь халифом на час, ловким говоруном, подвернувшимся в момент женской слабости… или, что еще менее лестно, опустошенности.
Куницын умер, успев изменить всю жизнь Виолы, — именно после его смерти она бросила десантную базу на Химере и страстно занялась разведкой. Куницын умер, но образ его царил. Это было обидно — чувствовать, что никогда не сравняешься с покойником, что к близости с тобой только снисходят.
И Улдис окончательно замолчал после холодных, твердых слов Виолы, ставивших под сомнение возможность эксперимента. Молча выплеснул остатки чая в утилизатор, бросил обе чашки в моечный шкаф и занялся полетными расчетами. Но не успел он еще положить пальцы на биопанель ввода, как его шею вдруг обвили гибкие руки, и шелковисто-сухие губы Виолы прижались к его щеке…
…Испуганно дернулись губчатые осклизлые стволы, росшие словно из сплошного ковра пористой резины. Жирные ползучие канаты вобрали свои белесые, слепо шарящие по воздуху отростки. Гравиход мягко лег на днище в центре острова. Лес окружал большую, голую, болотистую равнину, красновато-бурую глиняную топь, на которую по краям наползали живые языки резинового ковра. Не показывались перепуганные твари, и даже бесстрашные летуны деликатно парили в отдалении. Машина выбросила паучьи ноги эффекторов, вооруженных бурами. Предстояло взять на разной глубине образцы грунта.
При погружении буров никакие скачки тяготения не были допустимы, поэтому приходилось защищаться иначе. Улдис открыл нижний сегмент купола и сел на борт с пистолетом в руке. Но никто не спешил нападать.
— Да, гнусное местечко, — сказал Улдис. — Но, честное слово, мне почему-то не хочется улетать. Хотя и делать нам тут больше нечего. Мне кажется, что на Земле…
Виола, отчужденно следившая за приборами, так и не узнала, что же должно произойти на Земле. Шкала отметила вход бура-3 на глубину 1034 сантиметра и резкое падение сопротивления, словно бур вошел в желе. После этого все буры были выброшены из почвы с такой силой, что блестящие лапы эффекторов лопнули в сочленениях и со звоном ударили по куполу, разбив его, как яичную скорлупу.
Купол экранировал экипаж от ударов гравитации, поэтому Виола не смогла отбросить вдруг налетевшую бешеную свору болотных жителей. Оставалось только удивляться, какая сила торпедировала со всех сторон эти неуклюжие сгустки мяса, перепонок и щупалец… Стараясь не смотреть ни на что, кроме биопанели, Виола рывком, против всех правил, дала машине вертикальный взлет. Липкое и тяжелое ударило сзади по шлему, пенистые белые сосульки мазнули панель, оставив полосы. Затем из-за спины сверкнула радужная вспышка выстрела и яростно закричал Улдис.
С надрывным свистом гравиход мчался вверх — присоски и клейкие тяжи лопались, соскальзывали с его боков.
— Ви, у меня пистолет забрали, — сорванным голосом сообщил Улдис. — Просто из руки вырвали!
Она обернулась. Друг сидел мешком, уронив руки на колени, и жалобно моргал. Прямые рыжие пряди волос прилипли к его лбу. Скафандр отталкивал жидкость, но пол и сиденья были залиты багровой, в молочных разводах секрецией, густой, как кисель и, очевидно, смрадной.
— Как вырвали?
— Не знаю. Я одного расквасил, а тут… смотрю, уже весь пистолет опутан какими-то нитями, вроде грибницы. Ну, и выдернули, ясно?
Ох, как ее раздражало это вечное «ясно»! Ничего еще не было ясно, а если бы и стало, то наверняка не в пользу Улдиса. Их отношения становились вынужденными, последние дни Виола была ласковой только из чувства морального долга.
Она протянула руку к Улдису — и отдернула. В шлеме друга отразилась радужная вспышка. Хорошо знакомая радужная вспышка пистолетного выстрела над головами, в стеганом ватном небе.
Промах.
Еще вспышка — гораздо ближе и ярче. Плазменная «пуля» взорвалась рядом, гравиход задрал правый борт, и к нему угрожающе рванулся снизу, на мгновенье встав дыбом, шевелящийся мохнатый лес.
От толчка Улдис повалился прямо на биопанель, машина заплясала, заметалась.
Выстрел. Очевидно, беспорядочные рывки гравихода спасли его от попадания. Улдис ползком пробрался к Виоле, схватил ее кобуру. Виола, также пряча голову, молча боролась, не давала вытащить пистолет. Но физик был сильнее…
Едва освободившись от хватки друга, она заставила гравиход продолжить танец, и Улдис, успевший принять боевую стойку с пистолетом в руке, опять позорно грохнулся между креслами.
— Не смей, слышишь?
— Прошу тебя, Ул, милый… — бормотала Виола, не снимая пальцев с панели и глядя только на приближающуюся зеленую равнину. — Не надо, не надо, мы уже сейчас улетим отсюда, не стреляй, не…
Слезы потекли неудержимо, стали пощипывать шею, скапливаясь в горловине скафандра. Она не хотела оглядываться на Улдиса. Виоле было страшно, как никогда в жизни, и совсем не потому, что сзади красивыми замедленными прыжками догоняла машину стайка глазастых летунов…
