— Вы не возражаете, если я осмотрю эту картину детально?
— Что за вопрос? — Астра пододвинула стул.
Раскатов снял картину и поставил ее на стол. Картина, как и все остальные, была вставлена в массивную багетную раму. Но все же это была акварель, и Саулитс поместил ее под стекло. И по тому, как далеко отстоял от стекла картон, придавливающий к нему картину, Раскатов понял, что между ними слой бумаги.
— О, да тут с ходу и не разберешься! — сокрушенно сказал он, поглаживая раму.
— Что вам мешает сделать это не спеша? — Астра приветливо улыбнулась. — Вы возьмите картину с собой. Потом вернете.
— Большое спасибо. Я как раз хотел вас об этом попросить.
Мирта, до сих пор не вступавшая в разговор, принесла газеты и шпагат.
— Давайте я помогу вам упаковать, — предложила она.
Уходя, Раскатов попросил сестер не говорить никому о причине его визита.
Картину он вернул на следующий день.
— Ну что, удалось расшифровать, где спрятаны картины? — спросила Астра, едва он переступил порог.
— Это все не так просто, Астра Вольдемаровна, придется еще поискать, — ответил Раскатов.
Он помог повесить картину на место.
— А как мы узнаем о результате поисков? — осведомилась Мирта.
— Я зайду к вам еще не один раз, — пообещал Раскатов, собираясь уходить.
— Может быть, вы согласитесь выпить с нами чаю? — предложила Астра. — Еще не поздно. — Она посмотрела на старинные часы, висевшие на стене.
— Действительно, — оживилась Мирта, — останьтесь!
Предложение сестер было согрето неподдельным радушием.
Раскатов согласился. Мирта убежала на кухню и через минуту вернулась с подносом.
Астра разливала чай.
— Вы предупредили, чтобы мы никому не говорили о вашем визите, даже близким знакомым, — начала Мирта.
Раскатов утвердительно кивнул головой.
— А другу можно? Самому-самому лучшему?
— И другу нельзя.
— Так ведь он — это… Это еще папин друг, — вздохнула Мирта. — Он бы так обрадовался.
— Вот неугомонная. Да все равно ты ему ничего рассказать не сможешь, пока он в Майори в доме отдыха, — сказала Астра и пояснила Раскатову: — Это она о Роланде Витолсе. Он архитектор. Очень был дружен с отцом, и это чувство перенес на нас.
— Это не совсем так. С одними он дружит больше, а с другими меньше. — Мирта лукаво улыбнулась, допивая свой остывший чай.
Астра снисходительно улыбнулась, словно говоря: “Ну что с ней поделаешь?” — и перевела разговор на другое.
Раскатов засиделся у сестер и, когда вернулся домой, его одинокая комната показалась ему пустой и неуютной. Долго не мог уснуть, до мельчайших подробностей вспоминая вечер, проведенный у сестер Саулите.
До сих пор его работа обязывала быть сдержанным и подчас даже суровым с людьми, с которыми приходилось иметь дело. Но то были представители другого лагеря. По долгу службы и своим собственным убеждениям Раскатов не мог относиться к ним иначе. Сейчас же все обстояло не так. Он выступал в роли доброго вестника, и эта миссия пришлась ему по душе.
Несмотря на то, что сестры выросли в разное время, они были воспитаны одинаково. В обеих чувствовалось изящество и утонченность и вместе с тем естественность и простота в обращении с другими.
Да, Раскатову еще не приходилось знакомиться с такой девушкой, как Мирта. Он рад был этому открытию. С этой мыслью он и уснул.
На следующий день он уже сознательно придумывал, под каким бы предлогом снова встретиться с сестрами.
И вдруг, — надо же такое! — вечером в трамвае увидел Мирту. Она стояла на задней площадке и задумчиво смотрела в окно.
— Здравствуйте, Мирта.
Было видно, что девушка тоже обрадовалась встрече. Они вышли на остановке Меркеля.
— Вам в какую сторону? — осведомился Раскатов.
— В консерваторию. Ездила к факультетскому комсоргу с поручением, а его нет дома. Придется зайти сказать, что не застала.
— Значит, на минуту? — обрадовался Раскатов. — Я вас подожду. Можно?
Мирта смущенно улыбнулась, сказала:
— Пожалуйста.
Разговаривая, они подошли к консерватории.
Не прошло и десяти минут, как Мирта вышла, и они долго гуляли в парке Кирова.
Встретился с ней и на другой день, и получил приглашение на концерт, где она будет петь. Решительно все в этой девушке нравилось ему…
Все это вспомнил Раскатов сейчас, сидя в кабинете полковника Гулбиса.
Полковник перебирал разложенные перед ним документы.
У него на столе лежали слипшиеся фотографии и бумаги, представляющие собой большую ценность: они способны раскрыть не одну тайну прошлых злодеяний, предотвратить преступления в настоящее время. Но еще понадобится долгий кропотливый труд многих людей, чтобы тайное стало явным…
Из динамика доносилась музыка, она была созвучна настроению Гулбиса. Он прислушался: неторопливым разливом звучала томительно-скорбная мелодия “Реквиема” Моцарта. Да, эта музыка посвящается настоя — мм людям, борцам за народное дело, за торжество разума и светлое будущее, и благодарные живые, исполненные готовности повторить их подвиг, оплакивают ушедших.
Гулбис посмотрел на фотографии и брезгливо отодвинул их в сторону. Лица с застывшим выражением, они казались ему нереальными, но вместе с тем зловещими тенями, порожденными хаосом и мраком войны
Когда жена Коврова вернулась в Ригу, Гулбис и Раскатов пришли к ней. Они пытались выяснить у нее круг знакомых Коврова. Подавленная горем, Раиса Михайловна ничего определенного сказать не могла.
К Коврову приходило немало разных людей.
— Приходили и студенты из университета, и члены литобъединения при Доме писателей, и художники, — сказала она. — К сожалению, я, пожалуй, не смогу назвать ни одной фамилии: муж меня с ними не знакомил. По-видимому, они не были его друзьями, и его отношения к ним носили деловой характер. Чаще всех остальных у него бывал скрипач Алексей Стус. Но это его давний друг.
— Что вы можете сказать о нем? — спросил Гулбис.
— Муж знаком с ним еще со времен войны. Мне кажется, относился к нему с особой симпатией, поскольку, кроме всего прочего, Стус прекрасный музыкант, интересная личность. Как он был подавлен известием о смерти Толи!
— Он был у вас? — поинтересовался Гулбис.
— Забежал недавно на минутку к Толе, ничего еще не зная. Вот меня водой поил, когда мне стало плохо. — Раиса Михайловна указала на стакан.
— Разрешите мне забрать стакан? — попросил Гулбис,
— Право, зачем его подозревать? Я не допускаю мысли…, Впрочем, я вас понимаю, Эгон Карлович. Но вы должны его знать, он воевал с Толей. Правда, на фотографиях того времени его нет. А вы есть.
