Северную часть островка скрывала небольшая возвышенность, Мы поднялись на нее. Рука Риттера сжала мое плечо. Внизу, километрах в трех, на вдающемся в море мыске стояли два небольших занесенных снегом домика. Возле них высилась мачта радиостанции. Над одним из домиков развевался на ветру флаг.
Я поднес к глазам бинокль.
Флаг был красным.
Я долго смотрел на алое пятнышко, бьющееся на ветру. В бинокль была отчетливо видна отрытая в снегу траншея между дчумя строениями, по ней не спеша шел человек.
Я выстрелил в воздух. Но было слишком далеко, к тому же ветер дул в нашу сторону.
Сгущались сумерки. Идти сейчас к станции было невозможно. Мы решили дождаться рассвета здесь, на вершине ледника, не возвращаясь к лодке и саням.
5
Мы лежали, сунув ноги под спины друг другу, как меня учил Дигирнес. Спать не хотелось. Я думал, что меня, наверное, давно занесли в списки пропавших без вести и Нина — ее адрес был указан в. документах — получила извещение об этом. Может быть, я смогу завтра дать радиограмму на материк?
Я попытался представить ее сейчас в чужом городе на Урале, в чужом доме, среди незнакомых людей. Сейчас там тоже ночь, осень, наверное идет дождь…
— В России есть Красный Крест? — спрашивает Риттер.
Он тоже не спит.
— Есть. А что?
— Может быть, мне удастся связаться с семьей. Красный Крест должен помогать военнопленным.
— Здесь мирная станция. Просто люди не успели вернуться на материк…
— Все равно я ваш пленный. — Риттер приподымается. — Вы взяли меня в плен с оружием в руках. На меня распространяется Гаагская конвенция.
Я не расположен обсуждать сейчас вопросы международного права. Мы умолкаем. Сон все не идет. Даже усталость не может одержать верх.
— Как вы думаете, — говорит Риттер, — когда это кончится?
— Что?
— Война.
— Месяц назад вы знали это лучше меня.
Риттер умолкает.
— Вы давно были в Петербурге? — спрашивает он после паузы.
— Вы хотите сказать — в Ленинграде?
— Да. Для меня он остался Петербургом…
— А для меня это Ленинград… Был недавно.
— Ну и как? Как сейчас выглядит город?
— Обычно. Нормально выглядит. Воюет…
Я никогда не был в Ленинграде. Но мне не хочется признаваться в этом Риттеру.
— Я бы очень хотел побывать там, — говорит Риттер. — Это город моего детства. Последние дни я почему-то все время вспоминаю о нем… Мы жили на Екатерининском канале, возле Банковского моста. Желтый дом со львами. Рядом был большой сад. Я играл там в индейцев… Интересно, как там теперь…
— Во всяком случае, сейчас там не играют в индейцев. Мальчишки Ленинграда умирают от голода. А в дорогой вашему сердцу дом уже давно могла попасть сброшенная с «юнкерса» фугаска.
Больше Риттер не задает мне вопросов.
6
Грохот разрыва оборвал тишину. Взметнулась земля. Над выжженной степью летели грязно-серые бомбардировщики с черными крестами на хвостах.
Опять приснился этот проклятый кошмар… Я открываю глаза.
Риттер сидит у меня в ногах. В его глазах испуг. Значит, это не сон.
Новый разрыв сотрясает воздух. Мы вскакиваем. Внизу, на Другой стороне острова, там, где вдается в море мысок, яркий сноп света прорезает темноту. Свет, кажется, исходит из самой воды. В его луче строения станции. Огненная вспышка у основания луча. Звук выстрела сливается с грохотом разрыва. Темное облако подымается над домиком. Луч прожектора переносится на соседний дом.
И снова грохот разрыва. С моря ударяют трассирующие пули крупнокалиберных пулеметов.
В бинокль видно, как к берегу в свете прожектора пристает лодка. Из нее выскакивают люди. Грохот разрывов смолкает. Вступают характерные очереди немецких автоматов. Несколько слабых хлопков. Судя по звуку, это выстрелы из охотничьих ружей. Снова автоматные очереди. На этом расстоянии не слышно криков людей. Наконец выстрелы смолкают.
В наступившей тишине высадившиеся на берег солдаты суетятся между строениями. Мелькают огненные блики.
В луче прожектора видно, как солдаты прыгают в шлюпку. Шлюпка отчаливает. И тут же на берегу вспыхивает гигантский вздымающийся к небу костер. Яркое пламя озаряет вдающийся в море мысок.
В зареве пожара отчетливо видна удаляющаяся шлюпка и чуть дальше — низкий длинный корпус подводной лодки.
На ходовом мостике неясные силуэты фигур. По пожарищу бьют очереди крупнокалиберных пулеметов. Десант подымается на борт подводной лодки. Гаснет прожектор. Подводная лодка растворяется во тьме.
В поле бинокля, вздымаясь к небу, полыхает огромный костер. Языки пламени бушуют над крышей дома. Выше огня трепещет на ветру пятнышко — флаг на флагштоке. Но вот пламя взметнулось вверх, и, слившись с ним, исчезло трепещущее алое пятно.
7
Я мчался вниз, не разбирая дороги. Я падал, разбивался в кровь и снова бежал туда, где в ночи бушевало пламя пожара. О Риттере я вспомнил, только услыхав тяжелое дыхание за своей спиной. Лейтенант бежал следом.
Уже светало, когда мы добрались до места ночного боя. Пожар догорал. Резко пахло нефтью. Снег вокруг строений был коричнево-черный от пепла и пролитого мазута.
Огонь уничтожил все: мачту радиостанции, дома, пристройки. Возле пожарища валялись стреляные гильзы, в снежной траншее лежала разбитая двустволка с обгоревшим прикладом.
Убитых не было видно. Где же люди? Не увели же их гитлеровцы с собой… Мы подошли к строениям.
В первом домике выгорело все. Из кучи углей и головешек торчала только покривившаяся труба железной печки.
Во втором доме догорала рухнувшая кровля. Риттер, подобрав уцелевшую палку, пошевелил тлеющий костер. Фыркнуло пламя. Лейтенант испуганно отшатнулся. Он выронил палку, прикрыл лицо рукой и отвернулся. Его стошнило.
Я понял, что он увидел под догорающей кровлей. Мне захотелось скорее уйти с этого страшного черного квадрата опаленной земли.
8
Мы сидели на берегу под ледяным откосом. Прошло меньше суток с тех пор, как мы высадились на этом безымянном островке. Надо двигаться дальше. Но куда? До Шпицбергена еще около ста километров. Их немыслимо пройти без продовольствия и топлива двум измученным, больным людям.
Все-таки я устанавливаю нарты поперек лодки и спускаю наш корабль на воду. Впереди чистая вода — можно будет идти на веслах. Риттер сидит, закрыв глаза.
— Вставайте, — говорю я. — Надо уходить.
— Куда? Я не могу… Оставьте… — он бессильно роняет голову.
