Драгунский офицер подозрительно оглядел девушку, нахмурил брови при виде ее пистолетов и сабли.
— Кто такая? — строго спросил он, не торопясь вкладывать в ножны шпагу.
— Кому надобно — узнает, — смело ответила Ганна. — А сейчас вели доставить меня к батьке Голоте… И поживей.
— Кто такая? — повышая голос, опять спросил офицер, не привыкший к подобным ответам.
— Невеста казачьего полковника Дибровы. А прибыла к батьке Голоте с важными вестями о шведах. И коли не хочешь накликать на свою голову беды, спешно доставь меня к нему…
Есаул Недоля не ушел к царскому войску, а затаился в лесах поблизости от шведов. Сейчас, прижавшись к стволу дерева, он внимательно наблюдал за движущейся мимо него вереницей шведских телег и колоннами конных и пеших солдат. Его казаки, оставив лошадей в глубоком овраге, лежали под кустами в полной готовности к бою. Вот Недоля приподнялся, увидев то, чего ждал: среди однообразных, затянутых грубым рядном телег появилось несколько добротных повозок на высоких колесах с крытыми верхами. Их окружала группа конных кирасир. Спереди и сзади двигалось по роте пеших солдат с мушкетами на плечах.
Когда первая повозка поравнялась с Недолей, он достал из-за пояса пистолет и выстрелил в ближайшего кирасира. Грянувший вслед за этим казачий залп повалил с коней на землю многих других и расстроил аккуратные ряды пехоты. Не давая шведам опомниться, казаки с саблями и пистолетами в руках бросились к повозкам, где уже рубился их есаул.
Разрядив второй пистолет в направившего ему в грудь копье кирасира, Недоля отбил саблей шпагу прыгнувшего на него пехотинца и, опуская на его треуголку клинок, оглянулся. Схватка возле повозок уже закончилась, фигуры спасающихся бегством шведов мелькали среди деревьев. Взмахом сабли есаул располосовал крытую боковину поджидаемой им повозки, нагнулся над бортом. На дне, скованные цепями, лежали куренной атаман Левада и лишнянский священник Ларион.
Недоля склонился над казаком, приложил ухо к его груди. Левада медленно открыл глаза.
— Друже, я вернулся, — тихо проговорил есаул.
Губы куренного слабо шевельнулись.
— Поздно, сотник. Нет уже на земле казака Левады, осталась только его душа. И та скоро отлетит на небо.
— Прости, что принимаешь смерть из-за меня.
— Я умираю за Украину, сотник. И не у меня проси прощения, а у родной земли, нашей с тобой матери. Коли искупишь свою вину перед ней, простит господь тебе и мою смерть.
На лице Недоли вздулись бугры желваков.
— Что могу сделать для тебя, друже? — спросил он.
— Только одно, сотник. Замордованный шведами поп отпустил мне перед своей смертью все грехи. Так что перед господом я чист. Но негоже умирать казаку в кайданах.[18] Хочу расстаться с белым светом как истинный казак: на коне и с саблей в руках. Вот моя последняя воля.
— Быть по-твоему, друже…
После долгой скачки по лесным дорогам казаки остановились на большой поляне. Есаул первым спрыгнул на землю, подошел к оставшемуся на коне Цыбуле, на руках которого, словно дитя, лежал Левада. Приняв его от полусотника, Недоля с помощью джуры осторожно посадил куренного в свое седло. Вложив ему в ладонь саблю и придерживая с обеих сторон, есаул с джурой сделали рядом с конем несколько коротких шагов. Но вот скакун тревожно заржал, раздул ноздри и резко остановился. Голова сидящего в седле Левады дер-нулась и опустилась на грудь. Его пальцы, стискивавшие эфес сабли, разжались, и она со звоном ударилась о мерзлую землю. Недоля подхватил начавшее клониться в сторону безжизненное тело, поцеловал бывшего куренного в лоб.
— Прощай, друже, — тихо прошептал он и тут же снова вскинул голову. — Шапки долой! Похоронить куренного и батюшку по казачьему обычаю, как принявших смерть за Украину и веру!
Левенгаупт оторвался от подзорной трубы, протянул ее Розену.
— Вы правы, полковник, перед нами действительно не казаки. По-видимому, это регулярная русская конница и гвардейская пехота. Что вам известно о противнике?
— По всей вероятности, это передовые колонны отряда Меншикова, а основная масса войск следует за ними. Мы недооценили быстроту передвижения русских.
Левенгаупт недовольно поморщился, поерзал в седле.
— Полковник, если бы вы не упустили племянницу Тетери и его есаула, то русские сейчас были бы у Орши, а не здесь. Но давайте говорить не о них, а о нас. Что за селение у той опушки?
— Деревня Лесная. Самая заурядная…
— Ошибаетесь, полковник. Она была такой, но станет знаменитой тем, что возле нее я разобью войска царя Петра и навсегда избавлю его от желания бегать за мной.
Протянув руку, Левенгаупт снова взял у Розена подзорную трубу, долго осматривал расстилающуюся впереди лесистую местность.
— Русские не умеют правильно воевать, а поэтому сделали ставку на быстроту и внезапность, надеясь вцепиться в нас как голодный волк в бычка, — сказал он. — Чтобы не сковывать себя, они выступили против нас только с легким оружием и ограниченным запасом пороха и боевых припасов, в то время как мы имеем все это в избытке. А поэтому я навяжу им сражение по всем правилам военного искусства.
Генерал поднялся на стременах, вытянул в сторону виднеющейся деревни руку.
— Направьте лучшие полки к высотам северо-западнее деревни и прикажите немедленно занимать оборону. Пришлите туда все пушки и не забудьте прикрыть их с тылу вагенбургом.[19] Выделите в охрану обоза три тысячи солдат, и пусть он продолжает движение по намеченному маршруту. Преградившие нам путь русские совсем не стоят того, чтобы мы отвлекались от своей главной цели — идти на соединение с королем…
Авангард русских войск атаковал шведов еще ночью, сразу после марша, но был отбит огнем пушек и залпами королевской пехоты, расположившейся за наскоро возведенными укреплениями. Сейчас, в полдень, дождавшись подхода основных сил и перегруппировав войска, Петр приказал возобновить бой. Восемь батальонов пехоты и четыре драгунских полка он решил бросить на шведов в первой линии, сразу пустив за ней вторую — шесть конных полков, усиленных пехотой. В третьей линии находилось еще два драгунских полка, которым надлежало либо развить успех первых двух линий, либо прикрыть их от контратакующих шведов в случае неудачи.
В наброшенном на плечи плаще, в котором он провел у костра минувшую ночь, сопровождаемый Меншиковым и Голотой, царь медленно ехал мимо изготовившихся к атаке полков. Остановившись у середины строя, Петр выпрямился в седле, взмахнул над головой треуголкой.
