На языке баролонгов Таба-Нгу означает «Черная Гора».
По имени горы был назван и город, живописно раски-нувшийся на ее вершине. В городе Таба-Нгу насчитыва-лось семь тысяч жителей, преимущественно негров, и лишь небольшое количество белых. Некогда этот город был столицей маленькой республики баролонгов.
Оранжевой республике не нравилось существование крошечного негритянского государства. вклинившегося в ее владения И, как всегда в таких случаях, большая страна искала предлог для присоединения к себе маленькой. Таким предлогом послужила более или менее открытая неприязнь, которую выказывали по отношению к Оранжевой республике сыновья Марока, усопшего вождя баролонгов.
В 1884 году маленькое государство баролонгов было захвачено простым декретом президента Оранжевой республики, а его гражданам объявили, что отныне они должны повиноваться законам и обычаям большого государства.
Буры всегда жестоко обращались с людьми черной расы, поэтому баролонги покинули землю своих предков и переселились в Базутоленд, английское владение, входящее в состав Капской колонии.
Здесь вполне уместно провести печальную аналогию между этим насильственным захватом бурами беззащитного народа и той завоевательной войной, которую вела теперь против них самих Англия и которая, несмотря на все жертвы буров, привела к порабощению их родины.
Но довольно философии, перейдем к фактам.
В настоящее время Таба-Нгу, покинутый своими исконными обитателями, превратился в жалкое селение с небольшим количеством негритянских хижин и населенных белыми ферм. От прежнего величия древней столицы остались только огромные водоемы дождевой воды, удовлетворявшие некогда потребности всего населения и его бесчисленных стад. Это были сооружения поистине циклопических * размеров.
Их возводят обычно в степи, у самого выхода из ущелья или между двумя холмами. Они представляют собой очень прочные водяные бассейны, огражденные с трех сторон каменными стенами, обмазанными глиной. Четвертая стена отсутствует, чтобы вода во время сезона дождей могла свободно приливать в бассейны.
Это настоящие пруды, всегда наполненные чистой и свежей водой. Благодаря им город Таба-Нгу стал важным стратегическим пунктом.
Бассейны находятся между городами Блумфонтейном и Ледибрандом, на расстоянии семидесяти километров от обоих городов. Стратегическое их значение было так велико, что англичане поспешили овладеть ими еще до того, как вошли в столицу Оранжевой республики.
Поражение генерала Кронье повлекло за собой, как известно, снятие блокады с Кимберли и Ледисмита. Теперь лорд Робертс получил полную возможность, не заботясь о флангах, сосредоточить свои войска для вторжения в Оранжевую республику с востока и с запада. Буры, отступавшие очень поспешно, не успели даже взорвать водохранилище, а бдительность, с какой охраняли его англичане, исключала возможность какого бы то ни было покушения на него.
Охрана водоемов состояла из двух эскадронов улан, двух батальонов драгун и одной артиллерийской батареи. Это были довольно внушительные силы, если даже не считать проходящих мимо полков, которые ежедневно располагались на привал у водопоя.
Часовые, расставленные друг от друга на расстоянии досягаемости человеческого голоса и постоянно шагавшие вдоль вековых стен водохранилища, за которыми поблескивала на солнце вода, не разрешали приближаться к бассейнам сколько-нибудь подозрительным людям.
Однако окрестным фермерам англичане разрешили по-прежнему поить здесь скот, – разумеется, не по душевной доброте своей, ибо англичане ничего не делают без расчета.
Расчет на сей раз заключался в том, что у фермеров было пять-шесть сотен дойных коров (упряжные быки находились в военных обозах), дававших превосходное молоко, из которого крестьянки сбивали вкусное масло. А этими продуктами, как известно, особенно любили полакомиться уланы, драгуны, артиллеристы, да и волонтеры английской армии не прочь были их отведать. Скот мог пригодиться также и на случай голода. Вот почему пастухам с их стадами был открыт свободный доступ к бассейнам Все мужчины, и молодые и старые, ушли на войну, и скот на водопой гоняли женщины. Да и дело-то было нехитрое: послушные животные прекрасно знали дорогу и шли не задерживаясь.
В тот день, о котором пойдет наш рассказ, три молодые крестьянки пригнали сюда сотни полторы коров. Впереди, рядом с телкой, на ошейнике которой висел бронзовый колокольчик, шествовала крепко сбитая белокурая девушка в чепчике, похожем на голландский. На руке у нее висела большая корзина. За ней шла другая – живая смуглянка в невообразимой соломенной шляпке с поблекшими искусственными розами. Как и первая, она шла, скромно опустив глаза, но было заметно, что это давалось ей нелегко.
У нее на руке висела точно такая же корзина, как, впрочем, и у третьей, худенькой, неловкой, почти жалкой на вид девушки.
К первой погонщице подошел уланский сержант, поклонился ей с утонченной изысканностью гарнизонного вояки и отпустил банальную любезность.
Девушка остановилась как вкопанная, не моргнув глазом, даже не взглянув на унтер-офицера, немая и равнодушная к нему и его словам.
В то же время капрал обратился ко второй погонщице, а один из солдат-к третьей. Результат тот же: ни взгляда, ни слова, ни движения! Солдаты расхохотались, а сержант воскликнул:
– Настоящие дикарки! Бог мой, до чего же они глупы! – и уже серьезно добавил: – Я вижу вас здесь впервые, красотка и вам должно быть известно, что мне приказано осматривать вещи людей, идущих к водоему. Что там у вас в корзине?
Но «красотка» стояла по-прежнему не шевелясь и тупо глядела перед собой широко раскрытыми глазами.
– Да она просто деревянная, клянусь честью! А может быть, из папье-маше?
– И, снова рассмеявшись, он осторожно взял корзину и, заглянув в нее, произнес: – Бутерброды с маслом, фрукты, какие-то тряпки, вязанье… Не вижу в этом ничего страшного. Проходите!
Капрал и рядовой, подражая сержанту, со смехом заглянули в корзины двух других крестьянок и, в свою очередь, повторили:
– Проходите!
Но те, словно окаменев, не двигались с места; тогда солдаты жестами предложили им продолжать свой путь.
Девушки поняли наконец и скрылись за стеной водоема. И все время, пока их коровы фыркали и пили, солдаты потешались над ними, не скупясь на весьма грубые шуточки.
– Честное слово, будь моя невеста Фанни Уолтер, на которой я женюсь после войны, столь же болтливой, как эти девчонки, я считал бы себя счастливейшим человеком во всем королевстве! – воскликнул один из них.
– А может быть, они глухонемые? – предположил другой.
– Говорят, что глухонемые самые идеальные хозяйки! – гоготал третий.
– Дикарки! По-английски не понимают… – пожал плечами сержант.
А девушки открыли между тем свои корзины, достали оттуда по куску хлеба с маслом и, храня все то же невозмутимое молчание, принялись с аппетитом уплетать свой завтрак, запивая его водой из бассейна, которую черпали прямо пригоршнями.
Когда огромное стадо потянулось обратно, одному из солдат взбрела в голову мысль напиться молока. Он остановил шествовавшую впереди корову, подозвал товарища, у которого была выкрашенная в цвет хаки жестяная кружка, и, заставив его держать посудину, принялся доить корову.
То ли у него не было опыта в этом деле, то ли он причинил животному боль, но корова вырвалась и так угостила задней ногой обоих томми *, что они полетели в разные стороны и брякнулись оземь.
Обескураженные и взбешенные любители молока смущенно поднялись под взрыв оглушительного солдатского хохота.
Тогда худая и с виду неуклюжая девушка, не проявлявшая до сих пор никаких признаков любезности, остановилась, подняла с земли кружку и, мигнув своей черноволосой товарке, нежным тремоло * успокоила разъяренное животное.
