— Галечка! — прошептал Петюша. — Зелен камень…
Он стал лихорадочно ворошить, перебирать лохмотья, поднял еще четыре галечки. Потом понял, что занимается пустяками: ведь ясно, что бесценные галечки были взяты там, в «печи», богатой слюдянистым сланцем, были спрятаны в шапку человеком, разбиравшим жилу. И Петюша даже не задался вопросом, почему брошена шапка с сокровищем.
Немедленно он отправился в путь со своим самодельным фонариком.
Круто поставленная лестница далась нелегко.
Отверстие «печи» было диаметром чуть побольше метра. Присев на пороге этой выработки, протянув руку с фонариком, Петюша окинул взглядом всю «печь». Она имела метров шесть в длину. Ее перегородил вал из отбитой породы. За этим валом стояла тьма. Не сбылась ли мечта всех кладоискателей, не довелось ли Петюше ступить в альмариновый забой, в сказочный «кошмовой забой», завещанный народу Максимушкой Простодушным?
Нетерпеливый, взволнованный, он сделал несколько шагов к валу, перегородившему «печь», бросил взгляд на лоб забоя, увидел в черном сланце заманчивые проблески зеленого, занес ногу через вал и посмотрел вперед. Сначала он ничего не понял, потом самодельный фонарик выпал из его руки, раскололся; свеча, к счастью не погаснув, лизнула камень коптящим огоньком.
Не сознавая, что делает, Петюша поднял ее и стал пятиться к выходу, с перекошенным лицом, с открытым ртом, из которого был готов вырваться отчаянный вопль при первом же движении там, в забое. Нащупав ногой верхнюю ступеньку лестницы, он почти скатился вниз, дрожа с ног до головы, уперся в лестницу плечом, повалил ее, отошел немного, по-прежнему пятясь, не спуская глаз с отверстия «печи», и больше не смог двигаться. Только что пережитый ужас обессилил его.
Нужно было уходить отсюда. Нужно было уходить, если бы даже для этого пришлось прогрызть землю. Оглядываясь на каждом шагу, он вернулся к конусу осыпи, вывалившейся из восстающей выработки. Осыпь перегородила почти весь штрек, только сверху остался узкий лаз. Ползком Петюша пробрался на другую сторону осыпи и попал в продолжение штрека. Но штрек шел недалеко и кончался путаницей из глыб породы, стоек, мелкой осыпи. Это был обвал или завал, кто его знает… Но теперь Петюша был почти отгорожен от страшного забоя, где он увидел то, чего не мог как следует понять, о чем слышал только в страшных хитных сказках.
Сидя на корточках, опершись спиной о стойку, Петюша неотступно смотрел в ту сторону, откуда только что пришел. Казалось, что те, кого он видел в «кошмовом забое», явятся сюда, ужасные, молчаливые. Огарок, прикрепленный к камню, становился все меньше, и он знал, что нельзя зажечь новую, предпоследнюю свечу.
Наконец погас огарок, расплывшись на камне темным пятном стеарина, темнота нахлынула, и Петюша заплакал беззвучно.
Он хотел прочь отсюда, в тот мир, который казался невероятным, в тот мир, где живут люди, где растут деревья и светит теплое солнце. Но хода не было: завал, перегородивший штрек, держал его в плену.
Когда становилось невмоготу, Петюша зажигал спичку, убеждался, что вокруг все осталось неизменным, снова и снова заводил часы и заставлял их звонить.
Это был веселый, чистый звон. Нельзя было поверить, что часы, быть может, отсчитывали его последние минуты.
Открыв глаза, вглядываясь в нависший закопченный потолок, Павел некоторое время припоминал, где он. Луч солнца, пробившись сквозь пыльное оконце, протянулся пучком туго натянутых золотых струн. Он сел на лавке, чувствуя, что ему значительно лучше, что жар прошел.
— Дядя, ты и сегодня у нас жить будешь? — послышался голос Ленушки.
— Да, маленькая… Есть хочешь?
— Не… А Петюши все нету, — сказала она и замолчала, дожидаясь ответа.
— Придет, — успокоил ее Павел.
— Должен придти, — рассудительно согласилась она. — А дед Роман все без памяти.
Тонкое, прозрачное личико пришлось в солнечном луче, и теперь было видно, что глаза Ленушки не синие, а изумрудные и бесконечно печальные.
Он вышел, порадовался теплу, спустился к реке и умылся. Быстрая, чистая вода, впитавшая холод подземного камня, зазвенела между пальцами, обожгла лицо.
Это было прекрасно; он долго плескался в воде, как бы смывая свою болезнь.
— Ты, дядя, иди ляг, а то пуще занедужишь, — проговорила Ленушка наставительно.
— Здесь останусь… Тепло…
Не хотелось возвращаться в темную избу. Растянувшись на сухом песке, он задремал и вдруг как бы проснулся окончательно, с недоумением прислушиваясь к тишине и к самому себе. Что он здесь делает, зачем ушел в тишину? «Шахта? Что на шахте? — думал он. — Чего я жду? Чтобы старик позвал? Да ведь это у моря ждать погоды! А там с минуты на минуту может кончиться разборка подорванной части ствола, там я нужен. Что будет плохого, если я появлюсь на шахте хоть на один час! Только на час…»
Послышалось осторожное покашливание. Павел увидел Осипа, взъерошенного, как видно только что проснувшегося, с мутными глазами.
— Как почивали? — сипло спросил галечник. — Может, на Клятую шахту сбегать, сказать что?
— Нет, не нужно… Почему вы в Конской Голове? Почему ничего не делаете, чтобы найти Петюшу?
— Зря это, — равнодушно возразил Осип. — Разве в Клятом логе человека найдешь! Чащоба, болота… Да он сам придет. Бывало уж так — ходит-ходит невесть где, да и придет. Верно, в Баженовку забежал.
— Почему же вы не пойдете в Баженовку? Может быть, он там.
— Пустой-то не пойдешь, — пробормотал Осип. — Пойдешь туда, а харчей-то нет.
— Куда девалось все то, что Петюша получил на шахте?
— Что съели, а что он унес.
— А ботинки?.. Почему на вас опорки? Где новые ботинки? Продали?
Не дождавшись ответа от Осипа, тупо смотревшего в землю, Павел достал деньги:
— Возьмите и ступайте в Баженовку. Тут хватит на харчи. Найдете или не найдете Петюшу, немедленно возвращайтесь назад.
Снова смутная, беспокойная дрема, снова мысль, которую он гнал от себя и которая упорно возвращалась: «Кто, зачем все это делает, кто и зачем так вцепился в Клятую шахту?»
Послышался голос: «Здравствуйте, Павел Петрович!» Он открыл глаза и увидел братьев Первухиных, сидевших на плоском валуне, с берданками между коленями. Румяные от свежего воздуха и быстрой ходьбы, они присели отдохнуть.
— Куда собрались, товарищи?
— На сенокос Никита Федорович отпустил, — ответил Василий. — Как себя чувствуете, товарищ начальник?
