— При чем здесь термодинамика? — поморщился Клинч.
— Я подразумеваю всеобщий характер этого закона. Судите сами: девяносто процентов людей доживают до семидесяти пяти. И всего полпроцента переживают восемьдесят пять. Ну, минимум — заслуга здравоохранения и техники безопасности. А чем объяснить максимум?
Клинч в замешательстве развел руками.
— Я как-то не думал об этом. Но ведь медицина победила рак, осилила грипп. Даже склероз и сопутствующие ему сердечно-сосудистые заболевания…
— Однако болезни, совсем неравно считавшиеся сравнительно безобидными, принимают угрожающие формы. Коклюш был болезнью младенцев, а теперь косит стариков… Или та же ветрянка…
— Ну, тут просто результат неосторожности, — возразил Клинч. — В свое время ее завезли на Венеру, а оттуда она вернулась…
— Новой чумой? Но почему-то ветрянка не причиняет вреда молодым и сводит в могилу справивших восьмидесятилетие! Заметьте к тому же, — понизил голос Ольс, — что старческие болезни-мутанты встречаются все чаще. Складывается впечатление, что успехи медицины нарушили равновесие, и вот оно восстанавливается на иной основе!
— Мрачная картина. Но не предлагаете же вы поднять белый флаг и сдаться на милость природе?
Лицо Ольса приняло жесткое выражение.
— Природа навязала людям затяжную позиционную войну. Мы незаметно для себя перешли к глухой обороне, однако при этом каждую мало-мальски удачную вылазку выдаем чуть ли не за решающую победу!
— Каков же выход?
— Нужно пересмотреть стратегию. Довольно растрачивать силы на мелочи. Проблема долголетия бесперспективна, давно пора поставить на ней крест. Сколько бы ни прожил человек, все мало! Чем, собственно, триста лет отличаются от восьмидесяти? То и другое — мизер!
— И что же взамен?
— Бессмертие.
Клинч вскрикнул:
— Вы в своем уме, коллега?
— Кто из нас может быть в этом уверен? — пожал плечами Ольс. — Вас шокирует терминология. Вы воспринимаете бессмертие как математическую категорию, родственную понятию «бесконечность». Но. черт возьми, я подразумевал другое. Как объяснить вам… Вы знаете, что такое клиническая смерть? Тогда представьте по аналогии клиническое бессмертие. Именно о нем речь!
Его узнавали всюду по гордой, но несколько странной посадке головы, по отрешенному взгляду (он словно всматривался во что-то недоступное иным взорам), а скорее всего просто по серебристому обручу на лбу.
— Бессмертный! Бессмертный идет, — шелестело за его спиной.
Ему так и не удалось привыкнуть к популярности, которая вначале даже льстила, но потом начала невыносимо раздражать. На него смотрели с болезненным любопытством, как на монстра.
— Бессмертный! Бессмертный идет…
«Я словно поражен проказой… Меня чураются за то лишь, что переживу всех… Но мое тело по-прежнему бренно, его ждет физическое уничтожение, а та новая, искусственная плоть станет ли моей плотью?»
— Бессмертный! Бессмертный идет…
Временами он и впрямь чувствовал себя предателем, точно обжора в окружении осужденных на голод. Ему хотелось сорвать со лба серебряный обруч и закричать во весь голос:
— Я такой же, как вы, я с вами!
Полоска металла на его голове воспринималась всеми как символ бессмертия. Для него же она была ненасытным пауком, жадно высасывающим из мозга информацию о каждом вздохе, каждом толчке крови в сосудах, о самом сокровенном и стыдном… Каинова печать.
Он много раз мысленно ломал на куски и втаптывал в землю ненавистный обруч.
«Не нужно мне бессмертия! — беззвучно сгонал он. — Меня уговорили, уверили, что все ради вас. Я принес жертву, но вы ее не приняли!»
— Бессмертный! Бессмертный идет…
«Что вы понимаете в бессмертии?.. Пережить свою физическую смерть, передать собственное „я“ информационному двойнику, который продолжит существование неопределенно долгое время, — такой ли уж завидный удел?»
— Безответственный эксперимент, если не преступный, — бросил Клинч в лицо Ольсу.
— Ну, это уж слишком, — остановил Председатель. — И все же… Вы понимаете, что наделали, Ольс? Видите матрицу? В ней около пяти миллионов заявок на бессмертие. А сколько еще будет! Сможете их удовлетворить?
— Конечно, нет. Меня заинтересовал принцип, и он подтвержден. А массовое производство, конвейер бессмертия — этим пусть займутся другие. Не требовали же от супругов Кюри постройки ядерных реакторов.
— Один бессмертный на десять миллиардов живущих… И кто же этот счастливец, окруженный всеобщим вниманием? — поинтересовалась Марта.
— Счастливец? — Ольс натянуто улыбнулся. — Да просто среднестатистический холостяк, отобранный из массы компьютером. Представьте, его пришлось еще уговаривать!
— Кстати, никто не просит бессмертия для себя, — заметил Председатель. — Вот, слушайте… «Мой отец всей своей жизнью заслужил бессмертие…», «Я люблю ее и хочу, чтобы она была бессмертна…», «Прошу о бессмертии для моего учителя…» Что им ответить, Ольс?
— Надо сказать правду. Проводится единичный эксперимент, и до внедрения еще далеко. Но со временем бессмертие станет, как говорится, делом техники.
— Как вы это себе представляете?
— В первую очередь следует обессмертить гениев, их немного. Затем выдающихся людей…
— А остальных?
— Бессмертие для всех — утопия. Да и какую ценность для человечества может составить посредственность?
— И кто же возьмет на себя смелость отказывать в бессмертии? — спросил Председатель.
— Компьютер. Еще в двадцатом веке ввели показатель интеллекта. Если взять его за критерий…
— Но ото же ужасно, — не выдержала Марта. — Насильственно разлучать близких людей?
— А смерть не разлучает?
— Создать касту бессмертных, — покачал головой Председатель. — к чему это приведет?
— Бессмертием станут злоупотреблять, — взволнованно проговорил Клинч. — Ради него пойду г. на тягчайшие преступления, будут готовы заложить душу. Общество утратит устойчивость. По если бы удалось сделать бессмертными всех…
— Увы, — нахмурился Председатель, — в таком случае человечество было бы вообще обречено. Смена поколений — непременный стимул развития. Иначе неминуемы застой, деградация, торжество энтропии.
— Этот ваш Бессмертный — законченный эгоист, — не к месту сказал Клинч. — Чувствует себя чуть ли не богом. Взгляд отсутствующий, словно вокруг не люди, а…
— Уж не завидуете ли вы ему? — ахнула Марта.
Клинч побледнел.
— Я? Завидую? Впрочем… Неужели вы правы? Тем хуже для меня!
