Он поднес контейнер к губам и сделал глоток. Во рту и носу вспыхнуло, он с отвращением сплюнул, бросив контейнер и вытирая рот ладонью.
— Морская вода! — произнес он. Заторопился к лендроверу и промыл рот сладкой пресной водой.
Он никогда не узнает, как это произошло. Плот, должно быть, годами лежал на «Диком гусе», и никто не проверял его исправность.
С этого момента Бенедикт должен был знать, что он обречен. Его отчаяние легко читалось в неуверенных следах. Сначала он побежал, подгоняемый паникой. Через пятьсот ярдов тяжело упал на дно высохшего ручья и лежал некоторое время, потом выбрался на берег.
Он утратил направление. След начал загибаться на север. Сделав круг и встретившись с собственным следом, Бенедикт сел. Совершенно отчетливо были видны отпечатки ягодиц. Должно быть, он справился с паникой, потому что след снова повел к горам.
Однако через полмили Бенедикт споткнулся и упал. Он снова сбился с направления, двинувшись на юг. Еще раз упал и потерял ботинок.
Джонни подобрал его и вслух прочел на внутренней стороне подошвы золотые печатные буквы: «Швейцария. Специально для магазинов „Харродз“.
— Да, это наш мальчик Бенедикт. Ботинки в сорок восемь гиней, — мрачно сказал Джонни и снова сел в лендровер. Возбуждение его все нарастало. Скоро, очень скоро.
Бенедикт оказался в сухом русле, повернул и пошел по нему. Правая нога у него была порезана острыми камнями, и при каждом шаге он оставлял капли черной запекшейся крови. Он шатался, как пьяный.
Джонни с трудом вел лендровер через камни, устилавшие русло. Русло углубилось, с обеих сторон нависли острые гребни. Воздух превратился в тяжелое удушливое одеяло. Он жег горло, сушил рот. С гор подул легкий ветерок, который не принес облегчения, а только усилил удары солнца и удушающую духоту.
Вдоль русла были разбросаны низкие кусты. Уродливые маленькие растения, которые выдержали долгие годы засух.
На одном из кустов перед лендровером летаргически медленно замахала крыльями хищная черная птица. Джонни заслонил глаза, не уверенный, что он это увидел. Может, мираж? Неожиданно птица превратилась в темно-синий пиджак. Пиджак висел на кусте, ветер раскачивал полы дорогой материи.
— В кармане пиджака. Он его положил в карман.
Не отрывая взгляда от пиджака, Джонни нажал акселератор, лендровер прыгнул вперед. Джонни не заметил большой, по колено, обломок железняка на пути. Он столкнулся с ним на скорости в двадцать миль, и со скрежетом разрываемого металла лендровер застыл. Джонни ударился грудью о руль, от удара воздух вырвался из его легких.
Он все еще сгибался от боли, с трудом борясь за глоток воздуха, когда нагнулся и схватил пиджак с куста.
Пиджак был тяжел от груза в кармане.
И вот увесистый холщовый мешочек у него в руках, содержимое скрипело, когда он разрывал веревку. Ни от чего на земле нет такого ощущения.
— Такой больше никогда не увидишь.
Веревка плотно завязана. Джонни побежал к лендроверу. Лихорадочно порылся в сидении и нашел нож. Перезал веревку и высыпал содержимое на капот машины.
— О Боже! О добрый Боже! — шептал он растрескавшимися губами. Все вокруг расплывалось, и большой голубой алмаз смутным пятном виднелся свкозь заполнившие его глаза слезы.
Прошло не менее минуты, прежде чем он решился тронуть его. Потом почтительно прикоснулся — как будто это священная реликвия.
Джонни Ленс всю жизнь работал, чтобы найти такой камень.
Держа его в обеих руках, он опустился в тень лендровера.
Прошло еще пять минут, прежде чем его сознание отметило острый запах машинного масла.
Он повернул голову и увидел под шасси лендровера тонкую струйку масла. Быстро лег на живот и, по-прежнему сжимая алмаз, заполз под машину. Обломок железняка разбил поддон картера. Лендровер истек кровью в сухом русле.
Джонни выбрался из-под машины и оперся на переднее колесо. Посмотрел на часы и удивился: был уже третий час пополудни.
Он удивился также тому, какие усилия потребовались, чтобы сфокусировать взгляд на циферблате. Два дня и две ночи без сна, неослабевающее эмоциональное напряжение этих дней и ночей, удары, которые вынесло его тело, длинные часы жары и убивающей душу пустоты этого лунного ландшафта — все это сказывалось. У него кружилась голова, как на первой стадии опьянения, он начинал действовать нерационально. Это неожиданное безрассудное движение по руслу, погубившее машину, было серьезным симптомом.
Он поиграл большим алмазом, поднеся его к губам, проведя пальцами по его теплой поверхности, перенося из руки в руку, а в это время все мышцы в его теле, сам костный мозг — все просило отдыха.
Мягкое предательское оцепенение захватывало тело, окутывало мозг. Он на мгновение закрыл глаза, чтобы отдохнуть от блеска, но когда снова открыл их, было уже четыре. Он с трудом встал. Тень в русле стала длиннее, ветер прекратился.
Хотя он все еще двигался с медлительностью старика, сон прояснил мозг; поглощая пачку печенья, смазанного мясной пастой, и запивая его тепловатой водой, он принял решение.
Он закопал мешочек с алмазами в песке возле лендровера, но не смог заставить себя расстаться с большим Голубым. Положил его в карман брюк, карман надежно застегнул. В легкий рюкзак положил двупинтовую фляжку с водой, сумку первой помощи, небольшой наручный компас, две дымовых шашки и нож. Проверил карманы: зажигалка на месте.
И даже не взглянув на радио на приборной доске лендровера, отвернулся и пошел по следу Бенедикта Ван дер Била.
Через полмили немота в теле прошла, он увеличил шаг, теперь он шел быстро. Ненависть и жажда мести, которые превратились в пепел, когда он нашел алмазы, теперь вспыхнули новым огнем. Этот огонь придавал силы его ногам и обострял чувства. След резко повернул к стене, Джонни потерял его, но тут же нашел снова.
Он был теперь близко. Очевидно, Бенедикт быстро слабел. Он часто падал, полз на окровавленных коленях по жесткому гравию и скалам, на колючках оставались клочья его одежды.
Потом след вышел из ущелий и кустарников и углубился в новый район оранжевых песчаных холмов, и Джонни побежал рысцой. Солнце заходило, дюны отбрасывали голубоватые тени, и жар слегка ослабел, так что пот несколько охладил Джонни на бегу.
Джонни всматривался в спотыкающийся след, начиная опасаться, что найдет Бенедикта уже мертвым. Следы свидетельствовали о крайнем отчаянии, но Бенедикт продолжал плестись.
Джонни не замечал других слледов, спускающихся с дюн, пока они не пересекли человеческий след.
Джонни остановился и опустился на колени, осматривая следы широких, похожих на собачьи лап.
— Гиена! — Он почувствовал прилив отвращения. Быстро оглянулся и слева от себя увидел еще одну цепочку следов.
— Пара! Они почуяли запах крови.
Джонни снова побежал по следу. По коже его поползли мурашки: он представлял себе, что сделают гиены с беззащитным человеком. Самое грязное и самое трусливое животное Африки, но его мощные челюсти могут расколоть берцовую кость взрослого быка; его зубы покрыты таким количеством бактерий из-за диеты — падали, что простой укус гиены так же смертелен, как укус черной мамбы.
— Боже, позволь мне успеть!
Он услышал их. Из-за вершины следующей дюны. Ужас от этого звука остановил его на полушаге. Резкий хихикающий крик нарушил тишину.
Джонни стоял, прислушиваясь и тяжело дыша после бега.
Крик раздался снова. Смех демонов, возбужденный, кровожадный.
— Они добрались до него.
Джонни устремился по мягкому песчаному склону. Добрался до вершины и заглянул вниз, на блюдцеобразную арену, образованную вершиной дюны.
Бенедикт лежал на спине. Белая рубашка была разорвана до пояса. Синие брюки костюма превратились в клочья, колени были обнажены. На одной ноге — ком из окровавленного носка и грязи.
Пара гиен протоптала вокруг тела тропу. Они часами кружили вокруг, и постепенно жадность побеждала трусость.
Одна гиена сидела в десяти футах от Бенедикта, непристойно согнувшись, опустив змееподобную голову между горбатыми плечами. Коричневая, местами более темная, оборванная, круглые уши устремлены вперед, черные глаза горят возбуждением и жадностью.
