То ли сам Иван Петрович, то ли кто другой из его конторы, на нейтральной полосе споро встретились с заместителем министра внутренних дел и с удовольствием дали ему послушать интересную магнитофонную музыку. В ней… В этой чарующей мелодии, он узнал свой голос, предлагающий провести мероприятия по бомбардировке объекта.
«К е… матери, в мелкие щепки, разе…ть, раздраконить все там в пиз…»
Вдобавок, толково объяснили, что если в свое время не пожалели гипертоника, генерального прокурора. Показав всей стране его молодецкую удаль, прыжки и постельные кульбиты с проститутками. То уж его-то, ментовскую рожу, за милую душу сольют средствам массовой информации (хотя толку от них в серьезной работе мало, но зато вони бывает предостаточно). После всенародной стирки и полоскания милицейского грязного белья, не задумываясь ни минуты, его отдадут на растерзание заранее прирученным следователям из доблестной прокуратуры.
Перспективы были набросаны, только держись.
По поводу тетради с записями Данилы, стоящих за его спиной людей успокоили основательно. На территории колонии ее уже не было. Лежит она надежно в яйце, а яйцо в ларце, а ларец висит на дубе, который в свою очередь находиться за тридевять земель…
Показали этому «неверующему Фоме» даже отдельные копии, снятые на скверной канцелярской технике. Сведения кое-какие там есть, но малозначащие и второстепенные, не стоящие выеденного человеческого яйца. Так как автор этих «Записок современника» был человеком малограмотным. Свои же мысли на бумаге, выражал корявым и только ему понятным языком.
После состоявшегося задушевного разговора между представителями двух ведомств, двенадцать чиновников МВД, включая Минюст, Генпрокуратуру, Минэкономики и что-то еще по мелочам, было арестовано. Заместителю министра внутренних дел и еще трем чиновникам из высших эшелонов власти, исходя из их ранних заслуг перед родиной, было позволено покончить жизнь самоубийством. Тем из них, у кого рука от постоянного пьянства дрожала и пуля рикошетом могла уйти в потолок, помогли это сделать специалисты.
Перед тем, как схваченные за руку жулики, привели приговор виртуального суда в исполнении, их успокоили. Возможно, — сказали им, — то, что вы нахапали за это время, на воровстве и взятках в казну (вернее, в закрытые и никому не подконтрольные фонды) заберут не все. Какую-то часть имущества оставят женам, любовницам и детям.
Было ли им после этого спокойнее ложиться виском на дуло пистолета?
Скорее уверенное — «да», чем беспощадное и бескомпромиссное- «нет». Но это только предположение. Подтвердить или опровергнуть его, нам не представляется возможным.
* * *
Мелкие и крупные расхитители государственных богатств были обескуражены всем произошедшим. Сидящим в камерах чиновникам их бывшие, остающиеся на воле дружки-подельники, даже плевенькой передачи не организовали.
И это называется настоящая мужская дружба?
После таких горестных вопросов, задаваемых самому себе в минуты отчаяния, наступало просветление, результатом которого были радостные, поражающие следователей, правдивые и очень подробные показания.
Казик Душанбинский, видя с какой скоростью разворачиваются события, сломя голову рванул в свою испанскую избушку-развалюшку. Оттуда, из далекой и загадочной Гренады, присмиревшим голосом пригрозил Рысаку, главному гаду из-за которого рухнула хорошо отлаженная система зарабатывания денег. Пообещал ему «смерти мгновенной» и другие неприятные последствия. Но на организацию и претворение в жизнь угроз, пока катастрофически не хватало времени.
Беда одна не ходит. Ни с того, ни с сего, еще Интерпол прицепился стал гонять вокруг хаты. Поэтому ничего другого не оставалось как «он хату покинул, пошел воевать, чтоб землю в Гренаде… оставить себе». Приклеил себе на лоб бородавку и перешел на нелегальное положение. Теперь сидит на своей фазенде-гасиенде с инородным папье-маше на челе, и горько рассуждает:
«На черта я полез в эти дебри, с политическим уклоном. Делал бы по мелочам свои миллионы, горя бы не знал. До сих пор продолжал бы оставаться уважаемым человеком страны. А здесь, среди испанцев, кто я? Главный русский бандит и мафиози…»
Милицейские и другие чиновники, основательно присосавшиеся к казавшемуся таким надежным, а в итоге «изгаженному» финансовому роднику, тоже не испытывали большого энтузиазма жить на одно жалованье. Им было обидно от этого. Они злились и чувствовали себя оскорбленными.
«Сидеть на таких постах и не хапнуть? Дети и те, над нами стали уже смеяться.»
«Для чего тогда стоило столько лет карабкаться по трупам верных друзей, предавая и продавая? Это, что же, все усилия были потрачены в пустую?»
Как не крути и в их глазах, главным виновником всего произошедшего, был исключительно Рысак.
В сумме, хотя это было и неприятно осознавать, жить ему оставалось не долго. Даже прикрытие воров не спасало Рысака потому, что и в их среде были те, кто лишился больших денег. А от них зависит и власть, и положение, и уважение в воровской иерархии. А главное — свобода.
Таким, растерявшим непоправимо многое, был дружок покойного Данилы, корешок его по печорским лагеря Синоним.
* * *
Синоним еще на коронации высказывал сомнения по поводу Рысака, а теперь и вовсе взъярился. Он, в стиле дешевого фраера, выкрикивал в его адрес непристойные слова и пожелания.
За спиной и издали, каждый здоров кулаками махать. Но и отмахиваться от этого была нельзя, все таки один из главарей воровского сообщества.
Положение и жизнь Рысака, пока спасало покровительство Байкала вора из старой, послевоенной группы воров, вышедшей из беспризорников. Он и семьи-то не имел никогда, помнил только бесконечные детские дома откуда он постоянно сбегал, из-за голода и побоев. В один из таких побегов и прибился к воровской компании таких же как и сам детей войны. С этого момента, семьей ему стала воровская компания. Там он рос, там и формировался. Именно в компании уркаганов и налетчиков, он был обогрет, накормлен, одет в чистой и уложен спать. Позже его ознакомили и обучили основными воровскими заповедями: с властями ни каких дел не иметь; ссученных давить; у своих не воровать и так далее.
Байкал и принял решение начать организацию побега и ухода за границу своего протеже Рысака. Он понимал, что для привлечения в преступные группы новых членов, следовало поддерживать ореол романтики их воровского ремесла. Для этих целей, как никто лучше подходил именно Рысак — молодой, удачливый, фартовый, всегда веселый и не унывающий. Лучшей, живой, рекламной картинки и придумать было нельзя. А «менты и ссученные воры» на него насели, хотят «посадить на пику».
