Натали, судя по взгляду, убить меня была готова. Антон ограничился укоризненным покачиванием головы. И только Серый, как ни в чем не бывало, цедил своё какао.
— Выходит, ты не безнадёжна, — сказал, переведя дыхание, Сокол. — Но чай с этого дня завариваю я и только я!
Он вышел из кухни, громко хлопнув дверью, а я подумала, что пить его чай мне, наверное, не стоит. Хотя бы первое время.
Через минуту на кухне остались только мы с Серёжкой.
— Не расстраивайся, Насть. Ты же не специально?
— Не специально, — вздохнула я. — День у меня сегодня… неблагоприятный для чайных церемоний.
Собравшись с духом, я постучала в комнату Нат. Она не ответила, и я тихонько приоткрыла дверь.
Баньши сидела на кровати, спиной ко мне. Держала на коленях раскрытый нетбук, на экране которого застыла фотография, что она показывала нам недавно, и тонкий пальчик с длинным ярко–алым ногтем с нежностью касался улыбающегося лица под светлой чёлкой.
— Наташ, можно?
— Заходи, — ответила она равнодушно.
— Нат, прости, пожалуйста. Я не думала, что так получится, честно.
— Мне‑то что? — женщина захлопнула нетбук. — Перед Соколом, вон, извиняйся. Зацепила ты его, каменного нашего. Не помню, чтоб когда‑то так разорялся.
— Извинюсь, — пообещала я, присаживаясь рядом с ней. — Пусть только отойдёт немного.
— Боишься? — хмыкнула Нат. — Не бойся. Уже отошёл. А даже если и нет, второй раз уже виду не подаст. Отшутится, как всегда, рукой махнёт… Полпачки за раз выкурит — и дело с концом.
— Я понимаю…
— Да черта с два ты понимаешь! — высказала она мне сердито. — Ещё ему об этом скажи! Пожалей, ага. Не тот это человек, Настя. Да и плевать ему по большому счёту на твоё понимание. И на моё тоже. Он с Кирюшкой только делился. А тот мне рассказывал: мол, ты же женщина, может, подскажешь что‑нибудь… А что тут подскажешь?
Я вдруг поняла, что и слова от неё не услышала бы, если бы не действие волшебного чая: Натали ещё не отпустило. А мне, наверное, не стоило слушать чужие секреты…
— Сокол сразу после школы в Одесский мёд поступил. Там с ней и познакомился. Первая красавица, спортсменка, комсомолка. Дочка какого‑то царька областного масштаба. А он кто? Никто. Цыганчонок без роду–племени…
— Цыганчонок?
— Да нет, просто дразнили так. Они с Кирей с юга Бессарабии — в роду кого только нет: болгары, румыны, гагаузы, хохлы… В любом случае не пара он был царевне. Весь первый курс страдал, а со второго его отчислили. Не сошёлся с деканом во взглядах на современную медицину, да так не сошёлся, что сессию завалил с треском. А там и повестка из военкомата прилетела. Кирюша уже работал на компанию, мог бы помочь. Но Сокол — птица гордая. От помощи отказался и отправился отдавать гипотетический долг гипотетической родине, н–да… Вернулся через два года, но не в Одессу, а к брату, во Францию. В Лионе перед начальством засветился. Диплом всё‑таки получил… А потом, даже не скажу, сколько лет прошло, вдруг сорвался, как почувствовал что‑то, и к ней, к царевне. А её тем временем уже из больницы выписали…
— Как выписали? — переспросила я, не поняв, где и что упустила.
— А как у нас выписывают, Насть? Умирать. Рак не помню чего в последней стадии. Ни папины связи, ни деньги не помогли. Всё, финита. Заказывайте музыку, пеките пирожки. Только Сокола это, естественно, не устроило. Подогнал машину к подъезду, растолкал скорбящих родственников, сгрёб свою царевну со смертного одра и увёз, никому ничего не объясняя. К тётке в село, под Измаил. Кирюшка тогда к нему ездил. Говорил: заперся он с ней в комнате и неделю не выходил. Не ел, не спал, силы, сколько было, всё в неё вбухал. Но на ноги поднял. Потом к морю повёз, к дельфинам. Есть такая терапия, не помню, как называется. Потом в Татры, домик у них с братом там был. А помимо лечения, наверное, цветами–подарками заваливал, дифирамбы пел, стихи читал… Как он читал, Настя! Это слышать надо было. Вацлав Крушницкий, земля ему пухом, при каждом случае Сокола к себе в кабинет зазывал: коньяк по бокалам разольёт, вроде как за жизнь поговорить, а сам обязательно на стихи свернёт. Есенин, Пастернак… И ведь что странно: по–русски же не бельмеса, но слушает, чуть ли не плачет…
— Кто? — окончательно потерялась я.
— Крушницкий. Сокол в его ведомстве работал.
— А царевна?
— А что царевна? Выходил он её. Привёз домой, живую–здоровую, и сделал официальное предложение. Естественно, она согласилась. Только согласилась не от внезапного большого чувства — элементарно, из благодарности.
Натали умолкла, наверное, действие чая постепенно сходило на нет, но я уже поняла, чем закончилась эта история.
— В один прекрасный день она решила, что отблагодарила сполна?
— Нет, — усмехнулась баньши. — В один прекрасный день он решил, что сыт по горло этой благодарностью, и подал на развод. Оставил ей квартиру в Одессе и домик в Татрах. Звонит на каждый день рождения, Новый год и Восьмое марта. Бросает всё и мчится по первому зову: когда папу–царя турнули с поста со всеми вытекающими, когда у её второго мужа случилось прободение язвы, когда при родах у неё возникли осложнение, и потом, когда её дочка вдруг начала заикаться…
Внезапно потянуло от двери, сквозняком шевельнуло волосы, и мы с Нат одновременно развернулись: в тёмном проёме мелькнула какая‑то тень.
Господи, что за дом — всё подслушивают, подглядывают… Выпытывают чужие тайны.
Серёжка гремел на кухне посудой — взялся‑таки помыть. Антон затаился в своей комнате. Значит, Сокол. Я чувствовала себя ещё более неловко, чем после того, как он наорал на меня за чай, но сделала над собой усилие и вышла на балкон.
— Я… Мне…
— Здесь есть телевизор, Ася, — сказал он, не оборачиваясь. — Если захочется слезливых историй, посмотри какой‑нибудь сериал, их на каждом канале полно.
— Я не хотела.
— Верю. А любопытство не порок.
Права была Нат: снова шуточки, насмешки. К утру и не вспомнит. Или сделает вид…
— А Серый твой всё‑таки везунчик, — хмыкнул мужчина, взглянув на меня через плечо. — Два раза за один день подфартило твоего чайку не попробовать.
— Один раз, — выпалила я и тут же зажала рот ладонью. Похоже, чай начал действовать и на меня.
— Один? — требовательно переспросил тёмный, развернувшись.
— Я… Он… — Правда рвалась наружу, как ни старайся! — Тот, утром, который с зельем фей, был не для Серёжки… Он…
— Ну? — хищно усмехнулся колдун.
— Для меня, — выдохнула я и закусила губу.
— Запущенный случай.
Сокола мало интересовали мои откровения, куда меньше очередной сигареты, и я, так и не извинившись, позорно сбежала, покуда не сказала ещё чего‑нибудь, о чем потом обязательно буду жалеть.
