Окно во двор
Рассказ
Я не знал их имен. Я никогда не слышал их голосов. Строго говоря, я даже не знал, как они выглядят, потому что на таком расстоянии лица были слишком малы, чтобы можно было различить их черты. Но зато я мог бы составить расписание их приходов и уходов, повседневных привычек и поступков. Они были обитателями окон, выходивших во двор моего дома.
Я признаю, конечно, что это несколько напоминало подглядывание и даже могло быть ошибочно принято за нездоровый интерес любителя подсматривать в замочную скважину. Но в этом не было моей вины, это получилось само собой. Случилось так, что как раз в то время я фактически был лишен возможности передвигаться. Я только с трудом перебирался от окна к кровати и от кровати к окну. А окно эркера, выходившее во двор, было, пожалуй, самым большим удобством моей спальни в жаркую погоду. Оно не было затянуто сеткой, и, чтобы избежать нашествия всех окрестных насекомых, я вынужден был сидеть с выключенным светом. Меня мучила бессонница. Разгонять же скуку чтением я так никогда и не научился. Что же я должен был делать — сидеть с зажмуренными глазами?
Возьмем наугад некоторых из них. Прямо напротив, где окна выглядели для меня еще квадратными, жила парочка только что поженившихся молодых непосед, почти подростков. Они бы просто погибли, проведи они один-единственный вечер дома. Куда бы они ни уходили, делали они это в такой спешке, что всегда забывали выключить свет. Не думаю, что за все то время, что я наблюдал за ними, они хоть раз изменили этой привычке. И вместе с тем они никогда не забывали об этом полностью. Минут через пять он врывался в квартиру, наверное прибежав уже с другого конца улицы, и вихрем проносился по комнатам, щелкая выключателями. На обратном пути он обязательно в темноте обо что-нибудь спотыкался. Я внутренне посмеивался над этой парочкой.
Соседний дом. Окна уже немного сужены перспективой. Там тоже было одно окно, в котором каждый вечер гас свет. Это всегда вызывало у меня легкую грусть. Там жила женщина с ребенком, вероятно молодая вдова Я видел, как она укладывала девочку в кроватку, наклонялась и с какой-то особенной тоской целовала ее. Она загораживала от ребенка свет и тут же садилась подкрашивать себе глаза и губы. Потом она уходила. Возвращалась она всегда на исходе ночи.
В третьем доме уже ничего нельзя было рассмотреть, его окна казались узкими, словно щели между зубцами средневековой башни. В доме, притаившемся в конце двора, опять открывалось широкое поле для наблюдений, поскольку он стоял под прямым углом к остальным, в том числе и к моему собственному, замыкая ущелье, образованное задними стенами всех этих домов. Из своего выступавшего полукругом эркера я мог заглядывать туда так же свободно, как в кукольный домик, у которого снята боковая стенка. И все было уменьшено почти до тех же размеров.
Это был многоквартирный доходный дом. Он был двумя этажами выше своих соседей, и, как бы подчеркивая эту разницу, по его задней стене поднималась пожарная лестница. Но дом этот был стар и, видимо, уже не приносил много прибыли. В то время его модернизировали. Чтобы как можно меньше потерять на арендной плате, хозяева на время работ не выселили жильцов из всего здания, а ремонтировали квартиры по одной. Из шести квартир, выходивших во двор, верхняя была уже готова, но пока пустовала. Сейчас работали в той, что была на пятом этаже, нарушая стуком молотков и визгом пил покой обитателей этого «чрева» квартала.
Мне было жаль пару, которая жила этажом ниже. Я не переставал удивляться, как они терпели над своей головой такой бедлам. Вдобавок ко всему жена еще страдала каким-то хроническим недугом: даже на таком расстоянии я мог определить это по той апатии, с которой она передвигалась по квартире, по тому, что она никогда не переодевалась, все время оставаясь в халате. Иногда я видел, как она сидит у окна, подперев голову рукой. Я часто думал, почему он не пригласит доктора; впрочем, быть может, это было им не по средствам. Похоже, что он нигде не работал. Нередко в их спальне за опущенной шторой до поздней ночи горел свет, и мне тогда казалось, что ей особенно плохо и он бодрствует вместе с ней. А однажды он, видно, не сомкнул глаз всю ночь напролет — огонь там горел почти до самого рассвета. Не подумайте, что я всю ночь наблюдал за их окном. Просто в три часа, когда я, наконец, перетащился с кресла на кровать, чтобы попробовать хоть немного вздремнуть, там все еще горел свет. А когда, убедившись в тщетности моей попытки, я на рассвете прискакал на одной ноге обратно к окну, свет в этой квартире еще слабо пробивался сквозь рыжеватую штору.
Немного спустя с первыми лучами занимавшегося дня кайма света вокруг шторы вдруг померкла, а в другой комнате штора поднялась, и я увидел, что он стоит у окна и смотрит во двор.
В руке он держал сигарету. Разглядеть ее я, конечно, не мог — я понял это по порывистым, нервным движениям его руки, которую он то и дело подносил ко рту, и по поднимавшемуся над его головой облачку дыма. «Наверное, беспокоится за нее», — подумал я. Что ж, в этом не было ничего удивительного. Любой муж испытывал бы то же самое. Должно быть, она уснула только теперь, после долгой ночи, полной страданий. И не пройдет и часа, как над ними, вгрызаясь в дерево, вновь завизжит пила и загремят ведра. «Это, конечно, не мое дедо, — подумал я, — но ему все-таки следовало бы увезти ее оттуда. Если бы у меня на руках была больная жена…»
Он слегка подался вперед, чуточку высунувшись из оконной рамы, и принялся внимательно осматривать задние стены домов, окружавших прямоугольное ущелье двора. Когда человек во что-нибудь пристально вглядывается, вы можете определить это даже на значительном расстоянии — он как-то по-особенному держит голову. И все же этот ею пристальный взгляд не был прикован к определенному месту, он медленно скользил вдоль домов, стоявших напротив моего. Когда все они были осмотрены, я понял, что его взгляд теперь перейдет на мою сторону и, проделав тот же путь, вернется к исходной точке. Не дожидаясь этого, я немного отодвинулся в глубину комнаты, чтобы дать его взгляду благополучно миновать мое окно. Мне не хотелось, чтобы он заподозрил меня в подглядывании. В моей комнате сохранилось еще достаточно ночной синевы, чтобы скрыть от него это маленькое бегство.
Когда через одну-две минуты я занял свою прежнюю позицию, его уже не было. Он поднял еще две шторы. Та, что закрывала окно спальни, по-прежнему была спущена. Меня невольно заинтересовал тот непонятный всеохватывающий взгляд, которым он обвел полукружие окон. В этом взгляде в общем-то не было ничего особенного. Всего-навсего маленькая странность, которая не гармонировала с его озабоченностью или тревогой о жене. Когда вы чем-то озабочены или встревожены — это озабоченность внутренняя, и ваш взгляд рассеянно устремлен в пространство. Когда же он описывает дугу, захватывая окружающие вас окна, это говорит об озабоченности иного рода, об интересе, направленном на нечто вне вас. Одно не совсем согласуется с другим. Но это противоречие было настолько пустяковым, что едва ли стоило придавать ему значение. На это мог обратить внимание только такой, как я, изнывающий в пустоте полного безделья.
