Между тем внешний вид Ангела опять переменился. Рядом с Никитой теперь стоял настоящий полковник, то есть настоящий римский цезарь или патриций с венком лавра на голове и кадуцеем[32] центуриона в правой руке. Тога у него была охвачена не слишком сильно стянутым золотым поясом, а на правой руке красовалось массивное кольцо с великолепным большим изумрудом.
– Приветствую тебя, всемилостивый, – поднял левую руку с открытой ладонью гость, а правую прижал к сердцу. – Рад снова встрече с тобой. Вижу, ты исполнил мою просьбу и привёл с собой настоящего поклонника музы Эрато. Я же могу поделиться с ним чувством и пониманием пламени онгона, а также всего сгоревшего и сгорающего на земле.
Тувалкаин подошёл к Ангелу, встал перед ним на одно колено и поцеловал перстень на руке всемилостивого.
– Ну, прямо как у сицилийских «мафинов», – вслух усмехнулся Никита. – Вот оказывается, откуда у современных бандитов такая привычка. А то, не успев приехать, ладит себя на трон покровителя и защитителя девяти муз! Даже огнём творчества обещал поделиться!
Никита разохотился было отмочить что-нибудь ещё про воровскую ангельскую долю, да Тувалкаин, не слишком-то прислушиваясь к речам неофита-писателя, полез с ним здороваться в обнимку и вся заготовляемая ехидственность мигом куда-то испарилась. Вернее, даже не испарилась, а переродилась в неприязнь, потому как рядом с Тувалкаином стоять было невозможно: едкая вонь, запах дыма, неперегоревшего угля, потушенного пожарища, прогорклого мяса бил в ноздри, вызывал слёзы и кашель.
Никита, чтобы отвязаться от назойливых объятий и реверансов, спросил первое, что пришло на ум:
– Скажи, Повелитель огня, а почему твоя колесница, слуга, да и ты сам не являете образец или образ огня? Почему оба кажетесь осколками угля, то есть топливом для огня, но никак не самим огнём? Скорее, выглядите чем-то сгоревшим, несвежим и неживым. Разве подобает повелителю одеваться в поношенное тряпьё?
– Эй, раб! – окликнул Тувалкаин возницу. – Ну-ка ответь господину как подобает. Он должен знать, что значит чёрный цвет для огня!
Тот встряхнулся, словно чёрная курица, степенно откашлялся, но вставать в позу оратора не стал, а ровным нравоучительным тоном отбарабанил заученную фразу:
– Чёрная краска в большинстве случаев бывает продуктом огня, и в точках, испытавших живое воздействие огня, всегда остаётся нечто едкое, жгучее. Как утверждают некоторые авторы, в извести, золе, угле, дыме остаются огненные частицы – причём это частицы самого настоящего огня.[33]
– Видал, это он из своего трактата наизусть чешет. Головастый мужик! – похвастался Ангел. – Посмотришь, его мысли вскоре станут для многих мудрецов фундаментом огненной философии.
– Что и требовалось доказать, – пробормотал Никита. – Проблемой огня занимались и уже занимаются миллионы твоих незаменимых поклонников. А то вешаешь мне тут…
– Не ворчи, – оборвал его Ангел, – молод ещё ворчать-то. Лучше запоминай деловые мысли, которые никогда не прочтёшь среди мудрых надписей на московском заборе.
Но, упоённый собственной пинкертоновской проницательностью и умственным превосходством над приехавшими, Никита на мгновенье отвлёкся. Он даже не заметил, откуда у Тувалкаина в руках появился шикарный серебряный поднос с золотыми львиными головами по кромке и затейливым чернёным узором на плоскости. Посредине подноса стояли два золотых кубка, инкрустированных драгоценными каменьями. Слуга Тувалкаина притащил из колесницы чёрную амфору. Но в принесённом кувшине плескалось вовсе не вино. Из амфоры в кубки полилась жидкость, которую можно было назвать сжиженным огнём. Причём, жидкость была фиолетового цвета.
Языки пламени выливались из сосуда по всем физическим законам жидкости и наполняли кубки, над которыми сразу же появлялось голубоватое сияние, будто над пуншем, с той лишь разницей, что здесь из кубков поминутно выпрыгивали облачка разноцветных огненных пузырьков – шаровых молний, то есть шариковых. Зрелище было превосходное, но пить ЭТО!.. Никита даже невольно поёжился, представив, как огненное вино проникает в горло и разливается струйками по всем артериям, сжигая на своём пути исключительно все биологические клетки.
Тем не менее, Ангел с лихостью уланского гусара, то есть гусарского улана осушил предложенную чашу, вытер с губ плясавшее на них облачко шариковых молний, блаженно прикрыв глаза. Видно было, что напиток доставил ему истинное удовольствие.
Тувалкаин со вторым кубком подступил к Никите, поклонился, но Никита медлил. Вернее сказать, ему совсем не хотелось пить пламень, тем более – фиолетовый! Интуитивное чувство самосохранения зазвонило в глубине души тревожным набатом, предупреждая о реальной опасности. Никиту интуиция никогда ещё не подводила, но перед ним сейчас стояла дилемма. А решение надо было принимать сейчас.
– Ты что, Никита-ста? – спросил Ангел мнущегося и нерешительного, – нельзя отказываться от заздравной чаши. Отказ от чаши, от угощения – это значит, кровно обидеть Повелителя огня. Я бы настоятельно не советовал принимать нежелательные решения. Опасно. Впрочем, если не боишься нажить врага, то можешь отказаться. Тебе решать!
– Ага. Хочешь – пей, а не хочешь – тем более пей, – поднял Никита дерзкие глаза. – Видишь ли, я не без основания полагаю, что фиолетовый огонь не разожжёт меня, а потушит ту Божью Искру, что душой величают. Да и причём здесь Тувалкаин? Я его никогда не знал и, вероятно, больше не увижу. Настоящий повелитель этого огня – ты. А он – так, бутафория. Этакий свадебный генерал, на которого и всю ответственность за происходящее свалить можно. Он стерпит, работа у него такая. Я прав?
Неожиданный отпор привёл Тувалкаина в неописуемое неистовство. Из почти чёрного, он за несколько минут превратился в ярко-пунцового с переменным малиновым осадком и переливающейся гаммой красок. Причём вокруг повелителя огня клубилось настоящее грозовое облако, из которого сыпались уже настоящие – величиной с яблоко – шаровые молнии. Повелитель огня схватил кубок с подноса, смаху швырнул его под ноги Никите и рявкнул, да так, что сотряслась скала, на которой они стояли, а огненные кони испуганно захрапели.
– Как ты посмел, мокрица, противиться мне? Мне?! Истинному и неделимому Повелителю онгона! Да я тебя!..
– Да ты меня! – передразнил Никита. – Ничего ты со мной не сделаешь, я его гость, а не твой! – и показал на Ангела, скромно отошедшего в сторонку. – Ты сам здесь в гостях, так что попридержи язык свой, Повелитель, ядрёна вошь…
Тувалкаин от этих слов аж задымился, а кожаная рубаха его и штаны стали лопаться от нестерпимого жара, бушевавшего в нём ядовитого пламени. Сжав кулаки до хруста в суставах, и оббежав пару раз вокруг Никиты, поминутно спотыкаясь, подпрыгивая, ругаясь на инфернальном диалекте, словно в ритуальном танце, он также вприпрыжку кинулся к своей колеснице. С бешенством, выдернув вожжи и плётку из рук слуги, Тувалкаин принялся хлобыстать застоявшихся огненных коней, вымещая на них всю свою неизлитую злобу. Кони рванули с места, но Повелитель огня всё же проорал на прощание, грозя Никите зажатой в кулак плёткой:
