Капитан хитро улыбнулся.
— Может быть, я отослал ее в Москву, ученым. Уж верно, она представляла кое-какой интерес. Но, если хотите, я нарисую вам, что было на ней изображено.
— Просим, просим! — зашумели мы.
Откуда-то взялась бумага. Капитан нарисовал на ней четыре аккуратные шахматные доски. На две из них он нанес несколько прямых линий, а на двух других старательно нарисовал шахматные фигуры.
— Вот что было изображено на индийской пластинке из слоновой кости. Я просидел над этими рисунками много ночей, но ничего не придумал. А ведь индус сказал мне о какой-то удивительной древней мудрости, заключенной в этих рисунках. Так вот. Может быть, кто-нибудь из вас откроет эту тайну?
Все тотчас принялись срисовывать себе таинственные рисунки. Каждый решил во что бы то ни стало разгадать тайну индийской пластинки.
Два рисунка совершенно непонятны. Почему шахматная доска перечеркнута какими-то линиями? Что это может обозначать?
Два других рисунка, несомненно, представляли положения из разных шахматных партий. В первой партии белые проигрывают. У короля нет ни одной фигуры, а у черных — слон и конь, да еще сильнейшая проходная пешка. Во второй партии явная ничья. Черная ладья против двух белых связанных коней. Мне бросилось в глаза, что в этих двух позициях, кроме королей, нет ни одной одинаковой фигуры!
Я просидел над индийской загадкой до самого ужина.
Давно у нас в кают-компании не было такого шумного сборища. Говорили только о таинственных рисунках.
Старший механик к ужину опоздал, и капитан послал за ним буфетчицу Катю, кстати сказать, сильно страдавшую от морской болезни.
Старший механик влетел в кают-компанию с криком:
— Нашел, товарищ капитан! Нашел!
Капитан поднял руку.
— Только после ужина.
Механик принялся за еду.
— Я, конечно, человек не очень ученый… Я практик. Но, по-моему, это гениально, — говорил он, уплетая за обе щеки. — Это просто как бы сказать, вклад в науку!
— Но ведь вы же не играете в шахматы? — вскричал доктор.
— И не требуется, — невозмутимо ответил Карташов.
Ужин был поглощен мигом. Волны ревели за бортом, переваливали корабль с боку на бок, а мы сгрудились около старшего механика и слушали его объяснения.
— Вы посмотрите, что нарисовано на первом рисунке. Квадрат. Он касается углами сторон шахматной доски. Из чего состоит вся площадь шахматной доски? Она разбита на этот квадрат и четыре одинаковых прямоугольных треугольника. Вы видите эти треугольники? Они по углам.
— Видим, видим! — закричали мы.
— А теперь посмотрите на второй рисунок. Вы видите эти же треугольники?
— Не видим. Где они?
— Они соприкасаются гипотенузами… попарно.
— Да, да! Верно!
— Треугольники точно такие же, значит, они занимают такую же площадь. Следовательно, оставшаяся на шахматной доске площадь без треугольников на этом втором рисунке точно такая же как и на первом.
— Конечно, та же самая!
— Ну, а посмотрите, из чего она состоит, что это за квадраты? — хитро спросил механик. — Один из них маленький — построен на малом катете, а другой побольше — на большом. А теперь взгляните на квадрат первого рисунка! На чем он построен?
— Ох, черт возьми! На гипотенузе! — закричал доктор.
— Это значит, что площадь квадрата первого рисунка равна площадям двух квадратов второго! Так? — спросил механик, оглядывая нас торжествующим взглядом.
— Квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов! — вымолвил я вне себя от изумления.
— Я не слышал о таком доказательстве теоремы Пифагора! — восторженно заявил второй помощник.
— Пифагоровы штаны на все стороны равны. Доказать это мне всегда казалось очень сложным, — признался врач.
— Да, доказательство знаменитого древнегреческого математика, как мне кажется, действительно уступает этой древнеиндийской мудрости, — сказал молчавший до сих пор профессор, участник географической экспедиции. — Это чуть ли не настоящее открытие.
Все мы увлеченно зашумели и тут только обнаружили, что капитана между нами нет. Старший механик был делегирован на мостик, чтобы сообщить о своем открытии.
Я вернулся к себе в каюту и не мог думать о сне. Чемодан по-прежнему старался выпрыгнуть из-под койки, но я не обращал на него внимания. В моем воображении рисовалась таинственная пластинка из слоновой кости индус с узким темным лицом и пронизывающими глазами и наконец рисунки древнего гениального математика, который, может быть, задолго до Пифагора решал геометрические задачи более простым и остроумным способом, чем все последующие поколения!
Но что за шахматные позиции поставил древний математик рядом со своим замечательным доказательством? Какое уважение к древней игре он имел, равняя ее с геометрией!
Я просидел над индийскими позициями целую ночь, весь следующий день и следующую ночь.
И я все-таки решил индийскую загадку.
Мне открылся целый мир борьбы, неожиданностей, эффектов ярких, как фейерверк, лукавства, хитрости, смелости, точного расчета и тончайшего остроумия.
Мое сообщение об открытии тайны индусской пластинки было сенсацией. Явились все, кто знал шахматы и кто не знал шахмат. Я обещал разгадку одинаково интересную для всех.
Кают-компания оказалась набитой до отказа.
Один лишь капитан находился, как всегда, на мостике. Корабль осторожно подбирался к Новой Земле. Мыс Желания, названный так Баренцем в ознаменование его страстного и неосуществленного желания пробиться через льды на восток, остался севернее. Туман все еще скрывал от нас берег.
Я обвел глазами присутствующих.
— Черные в первой позиции неизмеримо сильнее. Позиция белых безнадежна. Не правда ли?
Все согласились.
— Тем не менее… Они сделают ничью!
— Не может быть! — изумились все играющие, а неиграющие стали торопить меня, чтобы я скорее открыл им тайну пластинки.
Волнуясь, я стал показывать решение удивительной позиции. Даже неиграющие напряженно смотрели на доску.
Они видели, как белая пешка устремилась вперед и, дойдя до последней горизонтали, внезапно превратилась не в ферзя, а в коня!
Они видели, как черные отдали в углу своего слона, чтобы скорее провести свою пешку в ферзи. Но лукавый, вновь родившийся белый конь встал так, что черные, избегая ничьей, вынуждены были поставить не сильнейшую фигуру — ферзя, а ладью.
На глазах у всех начался поединок между ладьей и конем. В момент, когда, казалось бы, все было кончено и белые погибли, последняя белая пешка превратилась снова не в ферзя, а во второго коня.
