— О великий Аллах! — в негодовании вскричал я. — Где ты слышал эти бредни и как посмел оскорбить великого визиря, связывая его имя с пропажей алмазов? Знать не знаю ни о каких мешочках!!
Но еврей клялся, что говорит правду, и, пытаясь переубедить меня, добавил:
— Я узнал об этом от самых надежных людей. В письме императору Мулен Хасан с горечью рассказывает о своей потере, и письмо это своими глазами видел один из моих сородичей. К тому же, посланник тунисского бея открыто и во всеуслышание говорил при дворе императора об этих алмазах, хвастаясь богатством своего господина.
В ужасе схватил я еврея за бороду и, вырывая длинные клочья волос, заорал, как сумасшедший:
— Что ты несешь, несчастный! Что делает при дворе императора посланник Мулен Хасана?!
Почтенный еврей, спасая остатки своей бороды, схватил меня за руки, разжал мне пальцы и, с упреком глядя мне в глаза, медленно произнес:
— Неужели ты — чужой в этом городе, Микаэль эль-Хаким? Я не понимаю, почему ты ничего не знаешь? Все вокруг только о том и говорят, даже самый последний венецианский писец в Галате судачит об этом в кабаке. Иоанниты и сам папа обратились к императору, умоляя его поскорее изгнать Хайр-эд-Дина из Туниса. Бей Мулен Хасан попросил покровительства и защиты у императора точно так же, как другие просят защиты у Блистательной Порты. Мулен Хасан утверждает, что попал в беду лишь потому, что громко заявлял о своей преданности императору, и теперь этот монарх должен хотя бы попытаться помочь ему, дабы уберечь собственное имя от позора.
Если все это — правда, лихорадочно думал я, то мне нельзя терять ни минуты. Чтобы выполнить приказ великого визиря, я должен немедленно отправиться в Тунис и как можно скорее убраться оттуда, если император и впрямь намерен захватить эту страну. Ох, не следовало мне сомневаться в политической дальновидности великого визиря и медлить по пути из Багдада в Стамбул.
Я поскорее выпроводил еврея, еще раз заверив его, что ничего не знаю о красном мешочке с алмазами, да и Хайр-эд-Дину о нем ничего не известно, поэтому в перечне даров и не могло быть никакого упоминания об этих алмазах. И, разумеется, Ибрагим тут совершенно ни при чем. Однако, принимая во внимание просьбы еврея, я все же обещал ему тайно проверить эти слухи, расспросив людей, которым сам я доверяю, и если мне удастся найти алмазы, то первым покупателем, которого я призову, станет этот самый еврей — если продажа вообще состоится. Разумеется, я пообещал ему все это лишь затем, чтобы поскорее выпроводить его из своего дома. Сразу же после его ухода я напрочь забыл об этой истории, считая ее чьей-то дурацкой выдумкой.
2
Быстроходная галера и попутные ветры вскоре доставили меня к желтым песчаным берегам Туниса, к стенам мощной твердыни Ля Голетта, на башнях которой развевались красно-зеленые знамена Хайр-эд-Дина, украшенные серебряными полумесяцами. Вокруг кипела работа, стоял страшный шум — тысячи полуголых испанских и итальянских пленников с кожей, обожженной африканским солнцем, копали рвы, воздвигали частоколы и расширяли канал, соединяющий крепость с Тунисом. Сам же город располагался на берегу мелкого соленого залива, отделенного от моря болотами и топями.
Вид множества военных кораблей у причалов успокоил меня — я почувствовал огромное облегчение и даже некоторый душевный подъем. Однако только приблизившись к городу, я по- настоящему понял значение последнего завоевания Хайр-эд-Дина. Разумеется, я и раньше много слышал о богатстве и мощи Туниса, и все же не представлял себе до сих пор истинного величия города, который и размерами, и красотой легко мог соперничать с многими столицами христианских стран.
К своей искренней радости я также сразу заметил, что взять Тунис, дабы вернуть престол Мулен Хасану, даже для императора будет делом весьма сложным, ибо лишь хитростью и уговорами Хайр-эд-Дину удалось склонить жителей на сторону Рашида бен-Хафса, поднять в городе восстание и занять Тунис и крепость. Мощные и неприступные стены и башни Ля Голетты, казалось, способны выдержать любой штурм, к тому же они прикрывали дорогу, которая вела вдоль канала прямо в город. Бесчисленные мелкие озерца и гнилые топи, простиравшиеся по обеим сторонам канала, препятствовали приближению врага к Тунису, и взять город с ходу было практически невозможно.
Хайр-эд-Дин встретил меня очень любезно, более того — он, кажется, был мне искренне рад и обнимал, словно сына, которого давно и нетерпеливо ждал. Радушный прием и все эти милости неожиданно пробудили во мне самые дурные предчувствия. Не давая мне произнести ни слова, Хайр-эд-Дин рассказывал о том, как иоанниты и император вооружаются и как он сам собирается сражаться с ними. Пират заверил меня, что даст такой отпор и так проучит императора и Андреа Дориа, что навсегда отобьет у них охоту соваться в Тунис.
Я поинтересовался, почему его гордые корабли в бездействии стоят у причала вместо того, чтобы в открытом море громить флот Дориа. Хайр-эд-Дин помрачнел и попросил меня сообщить ему последние новости из Персии, рассказать о том, как был взят Багдад и в чем обвинили казначея Искандера, о казни которого до его, Хайр-эд-Дина, ушей дошли лишь лживые сплетни, распущенные в серале. Потому-то он со всей серьезностью спросил меня, есть ли хоть толика правды в том, что говорят о великом визире: будто Ибрагим совсем потерял рассудок и с пеной у рта носится по комнатам на четвереньках, разрывая зубами ковры. Вот в чем старались убедить Хайр-эд-Дина люди из сераля.
Я резко оборвал его, заявив, что все это лишь мерзкие сплетни, а Хайр-эд-Дин внимательно слушал меня, в раздумье поглаживая свою рыжую бороду, которую он теперь тщательно красил хной, дабы скрыть первые серебряные нити, появившиеся в последнее время. Однако несмотря на учтивый тон и любезность, мне все же показалось, что в его выпуклых глазах я замечаю неуверенность и вроде бы сознание вины, словно у нашкодившего ребенка, который во что бы то ни стало пытается скрыть свои проделки. Подозрения мои лишь усилились — я усомнился в честности и невиновности Хайр-эд-Дина.
В тот же вечер я навестил и Абу эль-Касима, ибо Антти, как мне намекнул Хайр-эд-Дин, уехал за город, чтобы присматривать за возведением оборонительных сооружений и другими работами.
Абу эль-Касим довольно дешево приобрел в Тунисе великолепный дом с садом, огражденный высокой глинобитной стеной, и теперь после трудов и всяческих жизненных невзгод наконец-то предавался отдыху и радовался своему семейному счастью. Он поборол свою скупость и украсил жилище дорогими коврами, ларями, инкрустированными слоновой костью, и низенькими столиками черного дерева, а также приобрел множество рабов, которые прислуживали его жене и сыну.
Глядя на роскошный дом, никто бы не поверил, что когда-то его владелец был всего лишь бедным торговцем благовониями, одетым в поношенный халат, обманывающим людей и пытающимся разбогатеть на продаже фальшивых лекарств, поддельной амбры и красок и ломающим голову над придумыванием привлекательных названий для своих косметических изобретений.
С настоящей отцовской гордостью представив мне своего приемного сына и русскую жену, которая по мусульманскому обычаю на мгновение возникла на пороге комнаты, скрывая лицо под густой темной вуалью, Абу эль-Касим приказал обоим отправиться на женскую половину и, протягивая мне кубок с вином, озабоченно произнес:
— Янычары и отступники Хайр-эд-Дина, несомненно, не лучшие пастыри в этом мире, ибо стригут своих овечек, не думая о последствиях, а это вызывает неодобрение, вернее — недовольство, жителей Туниса. Особенно возмущены представители старинных родов, которые издавна привыкли распоряжаться и даже править в городе. Эти привилегии они получили от бывших владык Туниса, и их недовольство вполне понятно. Несколько месяцев назад в городе появился один испанский купец. И очень похоже — купец плохой, ибо вовсе не разбирается в своем деле. Более того — избранным покупателям он за бесценок продает очень дорогие товары, надеясь таким образом снискать их благосклонность. Не считаясь с мнением купцов города, он сбивает цены, и не трудно себе представить, что такое поведение вызывает справедливое возмущение в наших кругах.
