У пограничников с адырами одни сложности. Склоны, тропки, густая трава, кустарник.
Наверное, все же существует предчувствие. Ткаченко сегодня не нравилась дорога. Правда, одно название, что это дорога. Но пройти и даже на коне проехать можно.
Ткаченко и Аширов скорее почувствовали, чем увидели, как на ближайшем адыре качнулись тени. Одна, вторая… Возможно, тень упала на кусты от облаков. Аширов даже мельком взглянул на небо.
— Люди… — прошептал Аширов.
Ткаченко не видел человека. Все могло быть. И крупная птица — орел, и горный козел. Все могло быть. Но это люди.
Через минуту тень качнулась над кустарником. Там есть тропка. Она выводит к дороге, к ущелью. Там темно. Им, этим двоим, надо быстрее убраться с адыра, который в лунную ночь просматривается.
— Спускаются. — Губы только шевельнулись, но Аширов услышал друга.
— Спускается один, — уточнил Аширов. — Второй остался на адыре.
Стало тревожно и страшновато. Надо было принимать немедленное решение. Ясно, что проводник остался у границы, на адыре. Проводник должен проследить за переходом человека. Проследить и доложить своему хозяину на той стороне. И этот опытный проводник будет лежать, прислушиваться к шороху гальки под ногами нарушителя. Будет ждать крика или выстрела в ущелье.
— Надо пропустить, — прошептан Ткаченко. — Я пойду за ним. Потом обойду до развилки дорог. Ты останешься с тем.
Теперь Аширов следил за кустами на адыре. Замер, притих Аширов.
Нарушитель спустился в ущелье, постоял, прислушался, потом, прижимаясь к каменной стене, двинулся дальше. Он был где-то рядом. Казалось, слышно тяжелое дыхание. Но человека не было видно.
— Пошел я. — Ткаченко легко приподнялся, подождал, когда сердце перестанет так гулко, на все ущелья, стучать. — Пошел я. — И он, прижимаясь к камням и осторожно ступая, двинулся за невидимым человеком.
Тот все-таки давал о себе знать. Один раз он, видимо, споткнулся, раздался удар о камень. И стихло. Теперь и Ткаченко остановился, переждал длинные тихие минуты.
А если неизвестный тоже почувствовал, что его обнаружили? Теперь у него было более выгодное положение. При выходе из ущелья он мог спрятаться, отдышаться, прийти в себя. Тогда-то и увидеть пограничника
Надо ждать, когда неизвестный выйдет из ущелья.
Аширов следил за кустами. Там прятался опытный враг. До рассвета он не просидит. Но минуты тянутся утомительно долго. И тот, опытный враг, хорошо знающий горы и степь, умеет их слушать. Умеет отличить шорох кустарника, задетого крылом птицы, от шороха веточки, хрустнувшей под ногой неловкого человека. Он умеет слушать землю, как Аширов. А может быть, и лучше. И если выстрел или крик раздадутся за ущельем, уже на степной дороге, в этой ночной тишине их можно услышать и понять.
Пройдя километров пять по степи, Васильев вышел на проселочную дорогу. Здесь он присел на камень, снял кепку и рукавом провел по лбу. Кажется, все. Сейчас он отдохнет и двинется в сторону станции.
Нестерпимо захотелось курить. Чужие сигареты Васильев побоялся брать с собой. Советских папирос не мог найти. Прошли бы попутная машина или повозка. Васильев шел с пустыми руками, без оружия, если не считать складного ножа, который в трудную минуту мог сослужить свою службу. Одет бывший поручик в крепкую, но простую одежду. Именно так, по мнению консула, одевается советский рабочий класс. Брюки, заправленные в сапоги, пиджак с редким, единственным масляным пятном и легким запахом бензина, рубашка-косоворотка, темная, немаркая. На кепке тоже одно масляное пятнышко. Случайное.
Закурить бы. Даже ту сигару, которую он ненавидел там, в доме английского консула. Не был Васильев заядлым курильщиком и мог по нескольку дней обходиться без табака, а вот сейчас…
«Кажется, сдаю. Надо взять себя в руки», — невольно подумал он. Взглянул на сапоги и, вырвав клок травы, стараясь ее не раздавить, смахнул пыль; ловко, не оставив полосок.
Отдохнув, он встал, снял пиджак. Внимательно осмотрел его, смахнул травинку. Все, кажется, позади. И страшная ночь, и молчаливый проводник. Этот тип провожал его, все время отворачиваясь, скрывая глаза.
«При неудаче хлопнет в спину, — решил Васильев. — А сам уйдет. Скатится с адыра — и уже на той стороне. Сволочь».
Он с первого знакомства возненавидел проводника, когда тот зашел к нему на квартиру.
— Явки? — потребовал Васильев. Поручик сразу решил повести себя по-хозяйски.
— Там… — неопределенно махнул рукой проводник.
Ему за тридцать, этому наглому туркестанцу. Он чувствует свое превосходство над Васильевым, который теперь зависит от него.
— Оружие? — спросил Васильев.
— Англичанин передумал, — сверкая зубами, будто насмехаясь, сказал проводник. — Оружие, говорит, не нужно. Вещи, барахло всякое, деньги — в Ашхабаде. А пока немного вот…
Сумма была незначительной. Но Васильев понимал эту предосторожность. Откуда у рабочего может оказаться солидная сумма?
Сейчас на пустынной дороге Васильев мысленно поблагодарил бога и английского консула. У Васильева только шифр и ключ к нему. Это единственное, что может стать уликой. Но бумажку с шифром надо еще отыскать.
Кажется, все позади. Теперь надо добраться до станции, потом до Ашхабада. И он зашагал по мягкой с редкой травой обочине.
От станции прошла грузовая машина. В кузове два человека. А рядом с водителем — женщина.
«Наверное, с поезда», — подумал Васильев.
Странно, но, кажется, на него, на раннего путника, не обратили внимания.
Потом с той же стороны показалась арба. Лошадь лениво покачивала головой. Возница, видимо, дремал. Старый человек в огромной черной папахе, надвинутой на самые брови. Завитки шерсти закрывали глаза. То ли спит человек, то ли задумчиво рассматривает дорогу и редкого путника.
— Здравствуй, — по-русски сказал туркмен.
— Здравствуйте, отец, — вежливо ответил Васильев. Больше они не знали, о чем говорить.
— К поезду? — спросил туркмен.
— На станцию, — осторожно ответил Васильев.
— Работаешь там? Хорошо, — просто так сказал туркмен.
Лошадь, воспользовавшись короткой остановкой, задремала.
Васильев взглянул на лошадь, на промыленные высокие колеса. Надо было что-нибудь сказать. Не спросить, а сказать. Но старик опередил его.
— Старая, — кивнул он на лошадь. — И я старый. Но не сидится. Вот так на дороге отдохнем. Потом дальше поедем.
— Вы хорошо говорите по-русски, — похвалил Васильев.
