Источавшие благовония прутики таяли, словно церковные свечки. По всей хижине растекался острый, но приятный запах. Похмелье проходило, мысли прояснялись.
— Что, головы трещат? — спросил колдун. — Это пройдет.
Сомнений больше не было. Они слышали парижский говорок во всем его великолепии.
Тотор без конца тряс головой, отгоняя дурман.
— Неужто я рехнулся? Крыша у меня поехала, что ли? — закричал он. — Дружище, ты говоришь по-французски?
— Малость есть. Если хотите, можем побалакать.
— Если хотим?! И ты еще сомневаешься? Ты негр или нет?
— Черный как смоль. Ламбоно — мое африканское имя. Но в кабаках Монмартра, среди тамошних забулдыг, я проходил под кличкой Хорош-Гусь.
Произношение его, правду сказать, было далеко от совершенства. Но в четырех градусах от экватора эта ломаная речь казалась едва ли не эталоном академизма.
Тотор подошел к негру и пожал ему руку.
— Как бы тебя ни звали, Ламбоно, Жамбоно[15] или Хорош-Гусь, ты мне нравишься. Объясни нам, что к чему. Прежде всего, как называется эта страна?
— Это не страна, а владения племени томба. У них есть король, королева и наследник. В общем, все как у людей.
— А ты что здесь потерял?
— Я родом из этих мест. А ты?
— Чистокровный парижанин. Сын парижанина.
— Сюда-то каким ветром тебя занесло?
— Путешествую по разным странам.
— А тот, второй, с квадратной челюстью?
— Мой спутник и друг.
— Кореш, как говорят на Холме.
— Ты жил на Монмартре?
— Недолго. Работал в самых шикарных кабаках: в «Черном Коте», у Брюана… Выдали мне красивую форму: красную ливрею и полковничье кепи. Словом, повеселился на славу.
— Погоди, погоди! — прервал его Тотор. — Ушам не верю. Монмартр, «Черный Кот» — все это отсюда далековато. О чем, о чем, а о Париже никак не ожидал услышать в этой глуши.
— Конечно! Но если у кого крепкие ноги и голова на плечах…
— Послушай! Что ты все туману напускаешь? К чему эти загадки? Расскажи свою историю, если, конечно, хочешь.
— Я не прочь, только надо горло промочить.
Древние галлы[16] с гордостью уверяли, будто их ничем не удивишь. Разве что, если небо упадет на землю.
Но забраться в неведомую страну, где, может быть, не ступала нога белого человека, и оказаться лицом к лицу с добрым малым, говорящим на языке парижских предместий! Согласитесь, такое случается не часто.
— Ну как, милый мой Меринос, — вполголоса проговорил Тотор. — Согласись: это забавнее, чем кривляться в нью-йоркском небоскребе в сорок этажей?
— Голову даю на отсечение — это только начало, — отвечал американец.
— Не жалеешь, что поехал со мной?
— Я счастлив.
— Невзирая на трудности?
Пока они разговаривали, Ламбоно отошел в сторону, порылся в ворохе всякой всячины и извлек оттуда некий предмет, который спрятал до поры до времени в складках одежды.
Потом колдун вернулся к гостям и с довольным видом, приплясывая от нетерпения, спросил:
— Знаете, что это такое?
— Череп? — предположил Тотор.
— Не говори глупости… Это крошка-милашка.
— Крошка-милашка?..
— Да! — отвечал колдун, жестом победителя вознося над головой бутылку шампанского. — Урожай с королевских виноградников!
— Где ты ее стянул, Хорош-Гусь?
— Обижаешь! Ничего я не стянул, а получил в благодарность за службу в таверне «Пигаль».
Колдун перекусил металлическую проволоку своими острыми зубами, и пробка выстрелила в потолок, а затем разлил содержимое по «бокалам» из тыквы и поднес друзьям. Остаток вылил себе и, легко вспорхнув в воздух, сделал антраша. Опустившись на землю, негр церемонно поклонился:
— Ваше здоровье, принцы мои!
Чокнулись. Шампанское было великолепно.
— Extra-dry![17] — сказал Меринос, цокая языком.
— Здо́рово! — припечатал Тотор. — Это вам не сивуха. А теперь, Хорош-Гусь, рассказывай!
— Верно! Называй меня Хорош-Гусь. Это навевает приятные воспоминания. Итак: десять лет тому назад я сбежал из дому…
— Продолжай, продолжай, о Хорош-Гусь моего сердца!
— Деревня наша находилась немного восточнее. С тех пор несчастных томба порядком потеснили, и они обосновались здесь, в лесных чащобах. Известно: чем глуше, тем спокойнее. Отец меня здорово бил, и я сбежал. Шел, шел день и ночь, день и ночь. У меня, само собой, чутье, как у собаки. Деревни я обходил — очень боялся, что домой вернут или съедят.
— Ха-ха! — воскликнул Тотор, но тут же нахмурился. — Похоже, в здешних местах сожрать человека — все равно что плюнуть.
Колдун сделал вид, что не расслышал, и с жаром продолжал:
— Я все время шел вперед и говорил себе, что куда-нибудь ведь наверняка дойду.
— Резонно!
— Оно конечно, только в одно прекрасное утро нарвался-таки на французский пост. Это я теперь знаю, что французский, а тогда мне все равно было, французы это или ирокезы[18]. А так как белых я увидел впервые в жизни, то страшно перепугался. Отвели меня к какому-то большому человеку. Потом уж стало понятно, что к офицеру. Я не нашел ничего лучшего, как броситься в ноги к доброму господину из другого, совсем чужого мира и умолять его не убивать меня и не есть.
— Решительно, у тебя идефикс[19], — заключил Тотор. — Человеческое мясо и в самом деле так вкусно?
— О, пальчики оближешь! — не сдержался негр.
— Да что ты себе позволяешь?
Ламбоно понял, что переборщил, и сконфуженно затих.
Но тут вмешался Меринос, обратившись к Тотору по-английски:
— Пусть говорит. Сейчас не самый подходящий момент, чтобы читать ему нотации. До сих пор нам не в чем было его упрекнуть. Он же не приглашает тебя пообедать вместе. Давай дальше, — бросил он рассказчику по-французски, — только поменьше подробностей.
— Thank you, sir. I go on[20], — отвечал колдун на чистейшем английском.
Тотор и Меринос остолбенели от удивления, а колдун невозмутимо продолжал:
— Офицер оказался добряком. Я, как смог, объяснил ему, кто такой и откуда иду. Он заметил, что мальчишку качает от голода. Накормил меня, а потом предложил поступить к нему на службу. О чем еще мечтать? Хозяин обращался со мной ласково, позволял делать все что захочу, только бы его обувь и снаряжение были начищены. Ох уж и надраивал я его сапоги! Короче, я со всем отлично справлялся, и два года мы не разлучались. Он посылал меня на разведку, со всякими поручениями верхом или на пиро́ге. А когда я впервые увидел пароход, думал, с ума сойду. Я точно вторую семью обрел. Очень был доволен. Но вот однажды хозяин позвал меня и объяснил, что болен и должен уехать на родину, что я свободен и могу, если захочу, вернуться в свое племя. Боже! Только не это! Я не хотел возвращаться к отцу, который страшно наказывал за непослушание. У меня не было ни малейшего желания проторчать шесть часов закопанным по шею под палящим солнцем. А то еще мне могли выдрать ногти на ногах. Нет! И я сказал хозяину: «Заберите меня с собой!» Он сначала не соглашался: что такому черномазому, как я, делать во Франции? Но я так просил, так умолял… Клялся, что сделаюсь крошечным, таким крошечным, что никому до меня дела не будет. Обещал еще лучше чистить сапоги. Короче, он был так добр… Да, я забыл сказать, что звали его лейтенант Ламбер. Прекрасный человек! Будь он жив, я бы, понятно, здесь не прозябал.
