Угли в котелке совсем остыли, он выбрал один, подошел к стене, осмотрел ее и оглянулся на девушек.
— Ну что, готовы позировать?.. Потом расцелуете меня, если понравится.
Сдвинув густые черные брови, он смотрел на них почти сурово, потом вдруг опять улыбнулся и запел.
Девушки переглянулись — этот странный русский, неизвестно что собирающийся вытворять, поет… их Шуберта.
А Кузьмин уже работал, нанося на лист первые стремительные линии.
Далекая, приглушенная расстоянием автоматная очередь разбудила Гаврилова.
По второй очереди он определил — «наш» — и быстро выбежал во двор.
Еще один звук нарушил тишину — мотоцикл! В ворота влетел связной из штаба, круто развернулся и огляделся.
— Пакет из штаба, товарищ лейтенант! — доложил связной.
— Ты стрелял?
— Так точно.
— Где?
— За километр отсюда. Машина там, за кустами. Не наша… Дверцы распахнуты… На всякий случай дал по кустам две очереди и к вам…
Гаврилов вскрыл пакет. То, что нашел в пакете, удивило его сверх меры. Он вытер вспотевший лоб, пожевал губами и спросил:
— Когда отправлять?
— Чем скорее, тем лучше.
У трапезной Гаврилов встретил Газаева.
— Где Цыган?
— Наверху. С монашками…
Он осторожно подошел к двери, заглянул. Монашки уже не стояли на своих табуретах: три сидели, две стояли у окна, а шестая была возле Кузьмина, заглядывала ему через плечо, смотрела, как он рисовал.
Лейтенант шагнул через порог, монашки кинулись было к своим табуретам, но он непроизвольно, как своим солдатам, махнул им рукой, что означало — «вольно», и подошел к Кузьмину.
Через минуту девушки успокоились, а одна, рыжая, развернула пакет с печеньем и стала грызть хрустящие квадратики.
Тихо, в самое ухо, Гаврилов прошептал Кузьмину:
— Молодчага! Это ты здорово! Ох, как здорово! Выйдем на минуту. Только тихо, не вспугни девах…
Цыган порылся по карманам, неторопливо встал и пошел к двери.
— Леня, смотри, что связной из штаба привез. — Гаврилов протянул ему лист бумаги.
— Что это?
— Листовка…
— Это ж ясно…
— Снимок-то — нашего монастыря. А на другом снимке они, повешенные! Только в самом деле повешенные!
Гаврилов рассказал, что листовка появилась сразу во многих городках и пунктах на пути продвижения наших войск, что она призывает население дать отпор «кровавым варварам», которые оскверняют монастыри, насилуют и вешают монашек. В листовке назывались их имена, сообщалось, откуда они родом и как зверски были убиты…
— Это ж брехня! — возмутился Кузьмин. — Кто поверит?
— Надо доказать, что это брехня! — устало сказал лейтенант. — Понимаешь? — Он настороженно глянул на закрытую дверь. — Не дай бог в самом деле повесятся, надо их распропагандировать и в штаб направить. А потом уж пускай местные церковники сами народ вразумляют, что брехня, а что не брехня… Пошли, надо ласково кончать дело.
Они открыли дверь. Монашки снова насторожились. Кузьмин бегло оглядел рисунки и подошел к чистому листу. Гаврилов непроизвольно отступил на несколько шагов и оказался возле девушек. Спиной почувствовал, как они напряглись, готовые завизжать и кинуться к своим веревкам.
На обойных листах, намеченные только длинными линиями, стояли на табуретах шесть тонких фигурок. Чуть ниже этого строгого ряда были крупно нарисованы шесть мордашек со сжатыми губами и смешно вытаращенными глазами. Следующая композиция усадила всех в рядок на табуреты. Одно лицо было крупнее остальных и выполнено наиболее тщательно — головка рыжей девчонки, распустившей волосы.
На отдельном листе Кузьмин начинал большой групповой портрет. В центре он несколькими штрихами нарисовал свое лицо, и шепот за спиной Гаврилова стал явственнее. Художник нарисовал себя во фраке с разлетающимися фалдами, с бабочкой на шее, со вскинутыми руками. Справа одна за другой возникали фигуры солдат, аплодирующих твоему товарищу. Они тоже были в штатском и мало отличались друг от друга. Группа слева заполнялась женскими фигурами с букетами в руках. Все были в одинаковых длинных рубашках.
Рыжая хлопнула в ладошки и осеклась.
Гаврилов повернулся к девушкам. Шесть пар глаз смотрели на него без опаски, открыто.
— Что будем делать, Леня? — спросил Гаврилов.
— Соберем в охапку наши шесть слов, что знаем по-ихнему, и попросим в машину…
Гаврилов подозвал Газаева и велел как-нибудь поласковее пригласить «фройляйнов» в машину. Газаев улыбнулся девчонкам и сделал приглашающий жест:
— Пери, не пожалуете ли со мной…
Л. ЗАХАРОВА, В. СИРЕНКО
ПЛАНЕТА ЗВЕЗДЫ ЭПСИЛОН
[1]
На ладони профессора Бенца блеснули ампулы.
— Вот, дети, и свершилась мечта моей жизни. Я создал деморфин и могу овладеть временем, — сказал он ассистентам.
— Временем? — переспросил Маттис. — Не понимаю, какое отношение все это имеет к ракетному топливу, профессор…
Бенц поерзал в кресле:
— Никакого. Это имеет отношение к дефициту времени. Тебе не приходилось когда-либо испытывать страшное состояние, будто для решения проблемы не хватает одной ночи?
Ассистенты недоуменно переглянулись.
— Так вот, — продолжал Бенц, глядя на Клаузена, было обидно, что любимый ученик не разделяет его торжества, — так вот, одна таблетка деморфина, и всю ночь можно работать как никогда. И не одну ночь подряд. Притом совершенно не во вред здоровью.
Наступила пауза. Ее прервал Моран:
— Конечно, работать еще и по ночам — заманчиво, профессор. Но что это даст, например, нам? Мы не можем найти но вое топливо, не можем! И вряд ли нам помогут ночные бдения? Что же до промышленного применения деморфина… — Моран безнадежно махнул рукой, — так там и так достаточно лишних рабочих рук.
Бенц поднял голову и посмотрел на Морана:
— Деморфин не средство для болванов и тупиц. Что же касается нас, то мы на сегодня действительно не можем сделать высокоэнергетическое и при этом экономичное топливо для ракет. То, что требует от меня комитет переселения, должно энергетически превосходить все известное нам. А у планеты нет ресурсов. Сейчас же мне нужен эксперимент. Я дал объявление в частной газете Морланда о продаже некой панацеи… Так вот, покупатели уже есть Я не миллионер, чтобы раздавать деморфин бесплатно… Разумеется, покупатели лица частные. И мы с вами будем вести наблюдение за ними, на основании которого решим, кто же станет основным заказчиком нашего изобретения. Вот, собственно, и все, что я хотел сказать вам. Сейчас все свободны.
