Отец похохатывал и добродушно, но с тайным опасением, предупреждал его:
— Гляди, бунтовщик, не даст тебе начальство экзамен выдержать!
Мать скулила, вздыхала и ругала товарищей, запутавших Сережу.
— Чтоб их язвило! Утянули парня в такую беду. Вертопрахи!..
Синявский отмалчивался, матери не возражал, но был с нею непривычно ласков. Отцовских шуток избегал и в глаза ему старался не глядеть.
Через месяц после освобождения Синявский не выдержал: пошел к одному из товарищей по организации и застенчиво попросил:
— Дайте, пожалуйста, какую-нибудь работу. Скучно так-то околачиваться.
— Чудак! Да ведь за тобой, наверное, не меньше двух шпиков ходит... Выдерживай карантин и не суетись. А, впрочем, что-нибудь придумаем...
— Ну, пожалуйста. Хоть что-нибудь! — облегченно вздохнул Синявский.
Кругленькая, нос кнопочкой, глаза под очками поглядывают быстро, с добрым ласкающим блеском. Собранные на затылке пушистые изрыжа русые волосы отягощают маленькую голову. Голос звонкий, немного крикливый. Сидит смущенная: смущенье разлилось пламенным румянцем по слегка веснущатому лицу; смущение сцепило пальцы и ненужно крутит их.
Сухой, неприязненно-вспыхивающий голос однотонно рокочет:
— Я долго соображал, высчитывал и нахожу, что последние провалы, Анна Павловна, идут откуда-то отсюда. Вы сообразите: мы выпустили листовку, задерживаем ее распространение, о ней знают только самые близкие, свои люди. А вот три дня тому назад на допросе в охранном предъявляют ее арестованным. Это что по-вашему значит? А?
— Жорж! Кого же вы подозреваете? — добрые глаза с испугом устремляются на этого высокого, большого, бритого, как актер, человека, рука которого тяжело и властно лежит на столе свободным, но сильным жестом. — Ведь у нас все такая хорошая и верная публика...
— Провокатор всегда бывает из такой вот хорошей и верной публики.
— Но кто же, Жорж?
— Не знаю. Нужно искать. Тщательно. Беспрерывно. Мы требуем от вашей организации, чтобы она занялась этим вопросом немедленно. Иначе, понимаете, будет стоять вопрос о роспуске группы. Явки нужно все переменить. Вашу квартиру ликвидировать.
— Я не провалена, Жорж. Моя квартира самая надежная.
— Надежная? Пока. До поры, до времени. Обстоятельства складываются так, что я затрудняюсь считать у вас хоть что-нибудь вполне надежным.
— Это уж чересчур! — голос вздрагивает от обиды, и пальцы сцепляются плотнее и крепче.
— У нас старые работники. Опытные...
— Бросьте обижаться, Анна Павловна! Вы ведь сами понимаете, что где-то есть опасность и ее нужно избегнуть. Вся штука-то в том, что мы не знаем, откуда она грозит. Надо быть на-чеку. Всякие сантименты — к чорту! Самолюбие — к чорту! Обидчивость — к чорту!.. Только таким путем можно уцелеть и добиться своего...
Где-то далеко звякнул звонок, потом залился непрерывной трелью, потом оборвался и снова коротко прозвонил. Два раза.
Высокий человек встал.
— Где у вас тут еще комната?
— Это свои, — успокоила Анна Павловна. — Свои всегда так звонят.
— Все равно. Не нужно, чтобы и свои встречали меня у вас. Особенно теперь.
Анна Павловна подошла к двери, выглянула и смежную комнату, обернулась.
— Вы пройдите, Жорж, вот туда, направо.
Жорж вышел в соседнюю комнату и плотно затворил за собою дверь.
Анна Павловна пошла в переднюю, отомкнула входную дверь, оглянула из-за прикрытой еще на цепочку двери посетителя, узнала его, впустила.
Впуская, строго нахмурила брови, но голос ее звучал ласково, когда она спросила:
— Что-нибудь серьезное, Сережа, что вы пришли ко мне?
— Нет... — сконфуженно ответил Синявский. — Ничего особенного. Я только хотел получить у вас новенькую литературу...
Анна Павловна закрыла дверь на цепочку и заслонила Синявскому вход в комнаты из передней.
— Это невероятно глупо с вашей стороны! — рассердилась она. — Прямо-таки недопустимо!.. Уходите скорее!.. Разве можно так неосторожно. Обязательно уходите скорее и посмотрите, нет ли где-нибудь за вами шпиков!.. Ах, какой вы бестолковый! Прямо — глупый!..
Добрые глаза потемнели, стряхнули с себя ласковый блеск. Они суровы. И губы сжаты обиженно и сердито.
— Ступайте! Ступайте!..
И слегка смягчая суровость:
— Да к тому же мне некогда. Серьезно...
Синявский растерянно молчал. Покорно выслушал он гневные слова. Покорно и торопливо попрощался. Ушел.
Анна Павловна, закрыв за ним дверь, постояла мгновенье в раздумии, прошла обратно в ту комнату, где разговаривала с Жоржем, — позвала:
— Выходите, Жорж! Никого нет.
Жорж вышел, вопросительно поглядел на Анну Павловну. Выдерживая этот взгляд, она ответила:
— Так, пустяки. Товарищ один заходил. По делу.
— Прекратите лишнее шлянье! — грубо сказал Жорж. — Гоните от себя всех. И немедленно же меняйте квартиру. Слышите?
— Слышу, Жорж! — вздохнула Анна Павловна и преданно взглянула на Жоржа.
Ротмистр роется в пилочках, ножницах, щеточках. Ротмистр делает себе маникюр. Возле широкого дивана маленький столик и на нем пузырьки, флаконы, коробочки. Пряные, крепкие запахи плавают в кабинете. Запахи эти волнуют Синявского, волнуют даже больше, чем хозяйски-недовольный тон, которым говорит с ним ротмистр.
Синявский стоит посреди кабинета. Мягкий ковер под ним жжет подошвы его ног. Стены, увешанные картинами, зыблются вокруг него. Стены растворяются в запахах и мягко набегают и отходят, набегают и отходят на Синявского.
— Вы не даете нам никаких ценных сведений...
Ротмистр находит нужную пилочку и тщательно подпиливает ноготь.
— Никаких ценных сведений. Да. Все пустяки и вздор. Вы играете плохую игру, молодой человек. Скверную игру! Вам предоставили возможность быть полезным и себе, и государству, а вы финтите. Да, финтите! Почему вы не дали до сих пор чего-нибудь порядочного? Почему?
— Я вам сообщаю все, что знаю, господин ротмистр. Я ничего не скрываю...
— Ну, в таком случае вы ни черта не знаете!... Какой же из вас толк? Какой же толк, я спрашиваю?..
Ротмистр отбрасывает пилочку, разглядывает, отставив от себя руку, почищенные ногти и внезапно взглядывает на Синявского. Взглядывает остро, угрожающе и жестоко:
— Четыре месяца, Синявский, вы на свободе. Четыре месяца вы сообщаете только то, что мы сами знаем из наблюдения и по сводкам. За это время вы не дали мне ни одного нового человека, ни одного замечательного факта. Значит, вы или сами ничего не знаете и не умеете узнавать, или же не желаете нам сообщать. Не же-ла-е-те...
