— А который час? — спросила она безучастным голосом.
Я сверился со своими часами:
— Четверть первого.
— Слишком поздно, чтобы ехать домой, — решительно заявила она. — Вам лучше провести ночь здесь, а утром мои маленькие парни отвезут вас в Манхэттен.
— Огромное спасибо, — холодно поблагодарил я.
Она медленно повернула голову и в течение нескольких секунд изучала мое лицо. В ее терновых глазах зажглись и засверкали искры, словно каскад шутих Четвертого июля.[2]
— Это приглашение должно вам польстить, Дэнни. — прошептала она, — я не так часто его делаю.
— Я должен буду разделить с Бенаресом его замечательную камеру? — пробурчал я. — С ее особыми световыми эффектами, от которых даже сильный мужчина сойдет с ума еще до утра?
— Если будете хорошо себя вести, вы, может быть, разделите со мной этот роскошный диван, — прошептала она. — Но не очень-то надейтесь на свою удачу — я ведь могу и передумать.
— Миднайт, золотце, — оскалил я зубы, — с чего это вы решили, что вы неотразимы?
Знакомая сатанинская ухмылка повернула вниз уголки ее губ. Задумчиво пожевав полную нижнюю губу, она наконец решила что-то для себя и беспечно проговорила:
— Не знаю. Может, вы — первый мужчина, не доступный для Миднайт?
— Может быть, — согласился я.
— Вы рискнете поставить на карту свою недоступность?
— Если ставки будут достаточно высоки.
Она поднялась с дивана, сделала пару шагов и остановилась спиной ко мне, склонив голову на одну сторону. Это была классическая поза из немого порнофильма. Не хватало лишь субтитров: «Я думаю! Я размышляю!» У меня было время, чтобы допить виски, пока она раздумывала. Затем я поставил стакан на подлокотник.
— Если вы устоите перед моими прелестями, Дэнни Бойд, — неожиданно возвестила она, — я позволю вам уехать и захватить с собой вашу дешевую секретаршу.
— А если не устою?
— Тогда один из моих мальцов проведет остаток ночи с ней в ее подвальной комнате!
Через несколько секунд она победно рассмеялась, нарушив внезапную тишину, установившуюся после ее предложения.
— В чем дело, Дэнни? — подстрекательски спросила она, все еще не глядя на меня. — Струхнули? Или ставки слишком высоки для лиги робких игроков, в которой вы привыкли играть?
— Это мне кажется немного круто по отношению к Фран, — проворчал я, — можно даже сказать, некрасиво.
— Вам не хватает веры в самого себя? — в ее голосе послышалась откровенная насмешка. — Подумайте только, как вы будете казниться, что не воспользовались этой возможностью. Зная, что у вас был шанс уйти отсюда самому и увести с собой девушку, но вы струсили с самого начала.
— О'кей! — прорычал я ей в спину. — Банкуйте!
— Играем! — восторженно откликнулась она.
Ее руки сделали неспешное движение, но из-за спины невозможно было сказать, чем она занималась, пока они не поднялись на уровень ее декольте.
— Я ставлю всю себя на карту, Дэнни! — голос ее донес неотвратимость первородного греха.
С легким шелестом черный шелк соскользнул по ее блестящим, сатиново-гладким плечам, обнажая изящный изгиб спины, плавно переходящей в тонкую талию и внезапно расширяющейся в выпуклые волны чресел и высокие, гордые сферы белоснежных ягодиц. Тонкий шелк ласкательным движением стекал по ее упругим бедрам и прекрасно обрисованным икрам и успокоило хрупкой пеной вокруг щиколоток с шепотом безмерного обожания.
Ее бедра шевельнулись, сначала почти незаметно, в ритмичном покачивании, быстро переросшем в бешеный языческий танец любви, который внезапно прекратился в своем апогее. Ее тело застыло в величавой неподвижности, но ее высоко подтянутая попка непроизвольно вздрогнула еще раз, едва не вырвав отчаянный стон из моей груди.
Потом она медленно — очень медленно! — повернулась ко мне, так, что сначала я увидел одну гордо выпяченную грудь, от скульптурного вида которой у меня перехватило дыхание. Нарочито неспешно она завершила поворот, широко расставив ноги, напрягши бедра и изогнув в талии тело так, что ее кремовые груди свободно закачались, подчеркивая движение своими вызывающе упругими коралловыми сосками. Ее руки потянулись ко мне в откровенном приглашающем жесте.
— Всю себя, Дэнни, — прошептала она осиплым голосом, — я предлагаю тебе. Только бери!
Я поднялся с дивана и с остекленевшими глазами сделал пару шатких шагов к ней. Но прежде чем я достиг ее, из груди Миднайт вырвался грудной, без сомнения победный смех.
— Кто знает? — От смеха ее груди колыхались все сильнее. — Может, твоя маленькая секретарша получит от ожидающего ее сюрприза не меньшее удовольствие, чем ты, Дэнни?
— Я тоже припас сюрприз для тебя, дорогуша, — еле вымолвил я.
Она все еще смеялась, когда мой кулак врезался в ее челюсть. Полнейшее изумление промелькнуло в ее глазах за долю секунды до того, как они остекленели и она рухнула без сознания на пол. Какое-то время я стоял, глядя на нее и сотрясаясь всем телом во внезапном пароксизме неистовой безысходности. В конце концов я дотащился до винного шкафчика и налил себе добрую порцию спиртного, чтобы отпраздновать тот момент, когда я сошел с ума.
Осушив стакан, я почувствовал себя несколько лучше. Еще лучше я почувствовал себя, когда убедился, что ведерко для льда было из чистого серебра. Высыпав лед на ковер, с ведерком в руках я подошел к двери. Когда я открыл ее, передо мной предстал — как я и ожидал — тот горилла.
— Миднайт просит принести еще льда, — поведал я ему и сунул ведерко в его объемистую утробу.
— Да? — Его руки автоматически обхватили ведерко, но его глаза сузились от подозрения.
— Если вы мне не верите, спросите у нее сами, — большим пальцем я показал себе за спину и сделал шаг назад, чтобы пропустить его в комнату.
Двумя решительными шагами он поравнялся со мной, увидел Миднайт. растянувшуюся на полу, и у него отвалилась челюсть от изумления.
Два фактора сыграли в мою пользу: его замедленная реакция на бессознательное состояние Миднайт и это прекрасное тяжелое ведерко для льда, которым были заняты обе его руки. Я должен был проделать все быстро и безошибочно, чтобы не дать ему шанс сделать из дорогого мне тела нечто вроде рубленого бифштекса. В следующий миг мой кулак попал ему точно за правое ухо. В этот удар я вложил вес свой вес. Он хрюкнул, сделал слепой, шатающийся шаг, уронил ведерко из ослабевших рук, но не упал.
Во второй раз я переплел пальцы обеих рук, завел их за голову и обрушил их на его затылок. И снова ворчание и хрюканье были единственной его реакцией. Мой мозг забился в истерике, отказываясь понимать, что этого чудовища вовсе отсутствовала нервная система. Но он наконец опустился на колени, как раб, отдающий дань своей обнаженной богине, а потом и рухнул лицом на ковер и остался недвижимым.
