– Ах! – испугалась Луиза, прислушиваясь у полуоткрытой двери. – Я узнаю шаги моей матери.
– Госпожа де Сен-Реми! Куда мне спрятаться? – спросил Рауль слегка смутившуюся Монтале.
– Да, – сказала она, – и я узнаю стук ее башмаков!..
Это ваша добрая матушка! Ах, как жаль, виконт, что окно выходит на мостовую и до земли футов пятьдесят.
Рауль растерянно посмотрел на балкон. Луиза схватила его за руку и удержала.
– О, я совсем с ума сошла! – вскричала Монтале. – А мой шкаф с парадными платьями! Он словно для этого именно и предназначен!
Пора было прятаться. Г-жа де Сен-Реми поднималась быстрей обыкновенного. Она появилась на площадке в то время, когда Монтале затворила шкаф и прислонилась к дверце.
– А! – грозно промолвила г-жа де Сен-Реми. – Вы здесь, Луиза?
– Да, здесь, – отвечала Луиза, побледнев, словно ее уличили в ужасном преступлении.
– Так, так!
– Присядьте, сударыня, – сказала Монтале, придвигая кресло г-же де Сен-Реми и ставя его так, чтобы она села спиной к шкафу.
– Благодарю, Ора. Идем, дочь моя, пойдем скорее!
– Куда? Зачем?
– Домой. Надо же приготовить наряды!
– Что случилось? Что за спешка? – спросила Монтале, притворяясь удивленною.
Она боялась, как бы Луиза не проговорилась.
– Разве вы не знаете новости? – недоверчиво посмотрела на нее г-жа де Сен-Реми.
– Что можем мы знать, сидя в этой голубятне, сударыня?
– Как!.. Вы никого не видели?
– Вы говорите загадками, мы сгораем от нетерпения! – перебила ее Монтале, которая не знала, что делать, видя, что Луиза все бледнеет.
Наконец она поймала красноречивый взгляд подруги, один из тех взглядов, которые способны растрогать даже стены. Луиза указывала на шляпу, на злополучную шляпу Рауля, красовавшуюся на столе.
Монтале шагнула вперед и, схватив шляпу левой рукой, перебросила за спиной в правую и, наконец, спрятала, не переставая говорить.
– Ну так вот, – продолжала г-жа де Сен-Реми, – приехал курьер и привез известие о скором прибытии сюда его величества! Надо принарядиться!
– Скорее, – сказала Монтале, – скорей, Луиза! Ступайте за вашей матушкой, а я пока примерю парадное платье.
Луиза встала. Г-жа де Сен-Реми взяла ее за руку и вывела на лестницу.
– Идем! – скомандовала она.
И прибавила потихоньку:
– Я запретила вам заходить к Монтале! Почему же вы бываете у нее?
– Она моя подруга. Притом я только что вошла.
– И при вас никого не прятали?
– Что вы?
– Я видела мужскую шляпу… Это, верно, шляпа бездельника Маликорна… Приближенная – и принимает у себя такого человека!.. Фи!..
Голоса замерли на лестнице. Монтале все слышала, потому что эхо передавало ей слова.
Она пожала плечами, увидев Рауля, который выбрался из шкафа и тоже все слышал, и произнесла:
– Бедная Монтале! Жертва дружбы!.. Бедный Маликорн! Жертва любви!
Она остановила свой взор на трагикомическом лице Рауля, смущенного тем, что он в один день узнал столько тайн.
– Ах, сударыня, – начал он, – как мне благодарить вас за вашу любезность!
– Когда-нибудь сочтемся, – ответила она, – а теперь уходите поскорее, виконт! Госпожа де Сен-Реми очень строга и может произвести здесь обыск, который будет неприятен нам всем! Прощайте!
– Но Луиза… как узнать…
– Ступайте! Ступайте! Король Людовик Одиннадцатый недаром изобрел почту!
– Увы! – проговорил Рауль.
– А я разве не помогу вам? Я стою больше всех королевских почт! Скорей на коня! Если госпожа де Сен-Реми придет читать мае нравоучение, надо, чтобы она не застала вас здесь.
– Она, пожалуй, скажет моему отцу!, – прошептал Рауль.
– И вас станут бранить!.. Ах, виконт, видно, что состоите при дворе: вы боязливы, как король. Но мы обходимся нередко без согласия папенек!
Спроси Маликорна.
С этими словами шалунья взяла Рауля за плечи выставила его за дверь.
Он осторожно спустился по лестнице, отыскал свою лошадь, вскочил на нее и поскакал так, словно его преследовали восемь солдат герцога Орлеанского.
Рауль ехал по хорошо ему известной, милой по воспоминаниям дороге, которая вела из Блуа к дому графа де Ла Фер.
Читатель уволит нас от описания этого дома. Он уже бывал уже там вместе с нами в прежние времена. Только со времени последнего нашего путешествия туда стены посерели, кирпичи приобрели зеленоватый оттенок старой меди, а деревья разрослись. Те, что некогда протягивали свои тоненькие руки над веткой изгородью, ныне стояли крепкие, густые, пышные, далеко бросая темную тень от своих налитых соками ветвей, одаривая путника цветами и плодами своими.
Рауль издали увидел остроконечную крышу, две маленькие башенки, голубятню между вязами и голубей, непрерывно летавших вокруг кирпичного конуса. Никогда его не покидая, как не покидают приятные воспоминания безмятежную душу.
Когда он приблизился, то услышал скрип колодезного вала под тяжестью массивных ведер; ему показалось также, что он слышит меланхолический шум воды, со стоном падающей назад в колодец; шум печальный, похоронный, торжественный, ударяющий в ухо ребенка и мечтателя, затем чтобы никогда уже не забыться ни тем, ни другим; шум, который поэты-англичане окрестили словом «splash» и который мы, французы, что так стараемся быть поэтами, умеем передавать лишь перифразой: шум воды, падающей в воду…
Уже больше года Рауль не видел отца; все это время он находился у принца Конде.
Действительно, после волнений Фронды, первый период которых мы постарались изобразить в предыдущей части этой трилогии, Луи де Конде примирился с двором искренне, публично и торжественно. За все время распри между принцем Конде и королем принц, полюбивший виконта, тщетно делал ему предложения, соблазнительные для молодого человека. Граф де Ла Фер, верный принципам чести и преданности королю, когда-то преподанным им сыну в усыпальнице Сен-Дени, постоянно отказывал принцу от имени сына. Более того, не присоединившись к принцу Конде во время мятежа, виконт примкнул к Тюренну, который сражался на стороне короля. Затем, когда Тюренн, в свою очередь, охладел к королю, виконт расстался и с Тюренном, как прежде с принцем. Благодаря такой неизменной линии поведения и тому, что Конде и Тюренн одерживали победы, только сражаясь под знаменами короля, в послужном списке Рауля, при всей его молодости, значилось десять побед и ни одного поражения, задевающего его честь и совесть.
Рауль, по желанию отца, стойко и покорно служил Людовику XIV, несмотря на почти неизбежные в то время колебания и переходы из одного лагеря в другой.
Принц Конде, попав в милость, воспользовался дарованной ему амнистией, чтобы возвратить себе многое, и в том числе Рауля. Граф де Ла Фер, следуя, как всегда, велению здравого смысла, тотчас же отправил Рауля к принцу.
Прошел год со времени последнего свидания сына с отцом; письма смягчали, но не излечивали его грусти. Мы видели, что Рауль оставил в Блуа и другую любовь, кроме сыновней.
Но отдадим ему справедливость: если б не случай и не Ора Монтале, эти два демона-соблазнителя, Рауль, исполнив поручение, поскакал бы прямо к отцу; он, наверное, оглядывался бы, но не остановился, если бы даже сама Луиза простирала к нему руки.
В первую половину пути Рауль предавался сожалениям о прошлом, с которым пришлось так быстро расстаться, проще говоря, о своей возлюбленной; во время второй половины пути он думал о друге, к которому нетерпеливо стремился.
Рауль увидел, что ворота в сад отворены, и пустил лошадь по аллее, не обращая внимания на угрожающие жесты старика в лиловой вязаной куртке и в большой шапке из вытертого бархата.
Старик, половший грядку карликовых роз и маргариток, пришел в негодование, видя, что лошадь скачет по расчищенным и посыпанным песком аллеям.
Он решился даже произнести громкое «эй», заставившее виконта обернуться. Тогда картина переменилась. Узнав Рауля, старик вскочил и побежал к дому с ворчанием, которое служило у него выражением крайнего восторга.
Рауль доехал до конюшни, отдал лошадь мальчику и взбежал по лестнице с быстротой, которая порадовала бы его отца.
Он прошел переднюю, столовую и гостиную, никого не встретив; наконец, дойдя до кабинета графа де Ла Фер, он нетерпеливо постучал в дверь и вошел, не дождавшись даже ответа: «Войдите!», произнесенного строгим, но приятным голосом.
Граф сидел за столом, заваленным книгами и бумагами. Он был все тем же благородным и красивым вельможей, как и прежде; но время придало его благородству и красоте характер величавой значительности. Чистый гладкий лоб, обрамленный длинными, почти седыми кудрями; глаза проницательные и ласковые, под юношескими ресницами; усы тонкие, с проседью, над губами чистого, красивого рисунка, точно никогда не искажавшимися гибельными страстями; стан прямой и гибкий, безукоризненной формы, но худые руки.
