Тьма за стеклами иллюминаторов постепенно отступала. Вокруг быстро светлело, словно занимался рассвет. И через двадцать четыре минуты мы уже видели солнце, ярко сияющее над морем, и синее небо, и белый борт «Богатыря» совсем недалеко от нас!
Но тревога за товарища, освободившего нас из подводного плена и теперь медленно поднимавшегося где-то в полном одиночестве и во тьме как-то приглушила радость спасения. И друзья, толпившиеся на палубе «Богатыря», смотрели не на всплывающий мезоскаф. Все не сводили глаз с того места, где вскипали на поверхности воды вырывавшиеся из глубины воздушные пузырьки…
Почему их так мало?
Нет, это мне лишь кажется… Во всяком случае, пузырьки появляются непрерывно. Значит, все в порядке.
А вот и наш спаситель! Его голова показывается из воды. Он плывет к «Богатырю», не снимая маски.
Навстречу уже спешит шлюпка, дожидавшаяся у трапа. Все матросы в ней так спешат помочь Казимиру Павловичу выбраться из воды, что едва не переворачивают ее. Но даже наш строгий капитан на такую промашку лишь молча грозит с мостика кулаком, но никаких грозных слов в мегафон высказать не решается.
Казимиру Павловичу помогают подняться по трапу. Мы видим, как его обнимают, целуют. Жаль, что наш мезоскаф еще покачивается у борта «Богатыря» и мы пока не можем отблагодарить нашего спасителя…
А когда настает наша очередь и мы тоже поднимаемся на борт, переходя из одних дружеских объятий в другие, Казимира Павловича уже не видно. Конечно, его захватили врачи и теперь долго станут донимать всякими анализами и профилактическими процедурами.
Мы обнимаемся, жмем протянутые со всех сторон руки, отвечаем сразу на десяток вопросов, сыплющихся со всех сторон.
Над палубой вдруг, раздался какой-то странный звук — басовитый, протяжный, гудящий…
Мы переглядывались, не понимая, в чем дело.
— А-а! — бросаясь к борту, вскрикнул Волошин. — Лопнул последний трос. А я-то надеялся все-таки выудить этого зверя!
Да, мезоскаф перестал поддерживать сеть, последний трос не выдержал тяжести «морского змея» и лопнул. Так мы и не увидим его…
— Жалко, — вздохнул Волошин. — Но нельзя же лишать океан сразу всех загадок. Ничего, доберемся еще и до «змея»!
Загадки манят дальше
И вот мы уже в самом деле плывем домой. Теперь-то, пожалуй, все приключения действительно позади, и почему-то при мысли об этом становится немножко грустно…
Наступила пора подводить итоги. Только что закончилось заседание Ученого совета. Оно растянулось на целых два дня, так много было сделано интересных докладов и сообщений.
Сергей Сергеевич со своими «молодыми Эдисонами» испытывает новый навигационный прибор, сборкой которого они занимались всю последнюю неделю днем и ночью. В этом необычном «компасе» правильный курс подсказывают нервные клетки гигантских личинок, подсоединенные к электронной машине.
Кажется, электронно-биологический навигатор работает пока неплохо. Капитан частенько сверяет курс «Богатыря» со штурманской прокладкой на карте, с уважением покачивает головой и удовлетворенно басит:
— Ловко… Так держать!
Вахтенный рулевой по привычке отвечает:
— Есть так держать!
Но это лишь символически, потому что делать рулевому, собственно, пока нечего. Удивительный навигатор перекладывает и выдерживает курс автоматически. Значит, тайна ориентации угрей наконец-то разгадана?
Увы, похоже, что еще не до конца. Об этом напомнил вчера в своем докладе Логинов:
— Мы, кажется, доказали и теперь пробуем использовать это уже в приборе, что личинки гигантских угрей ориентируются в открытом океане по земному магнетизму. Но ведь это морские упри, им проще. А речным угрям приходится проходить через сложные лабиринты проливов, вроде Каттегата и Скагеррака, с весьма запутанной схемой течений и резкими перепадами температуры и солености воды. Тут одним каким-то «компасом» — будь он магнитный или обонятельный — не обойдешься…
Андрей Васильевич на множестве примеров, добытых во время плаваний «Богатыря» и лабораторных опытов, доказывает, что речные угри, отправившись в далекое плавание еще личинками, «запоминают» самые различные воздействия на пути — и магнитные, и температурные, и малейшие перемены в химическом составе воды. И видимо, все это откладывается в их «памяти» раздельно, как у осьминогов, меняя химизм соответствующих нервных клеток.
Так что помогают угрям найти верную дорогу к местам нереста не один, а сразу несколько «компасов».
— Но, конечно, эта гипотеза еще нуждается в проверке и доработке, — закончил свое выступление Логинов.
Вопросов в самом деле возникает еще немало. Как, например, нашел правильную дорогу сначала заблудившийся балтийский угорь? Что он мог «вспомнить» о пути, по которому ни разу раньше не плавал?
Главная загадка еще остается, маня исследователей. Но как много мы уже узнали, странствуя за угрями по океану!
Я сижу у себя в каюте, просматриваю свои записи и все больше прихожу в отчаяние. Звуковизор, кашалоты, загадки памяти и странные обычаи осьминогов… Как связать все это воедино? Ощущение такое, будто книга расползается. Да и всяких приключений немало…
Но ничего не поделаешь, раз бионика такая наука, что вторгается в самые неожиданные области и почти каждое открытие в ней сопровождается приключениями. И утешаться мыслью о том, что в нашем мире, еще полном загадок и тайн, правда порой выглядит слишком фантастичной.
Кто это сказал: «Нет ничего более фантастического, чем реальная действительность»? Надо бы уточнить и взять эти слова эпиграфом…
Заглядывает в каюту Волошин и насмехается, как всегда:
— Советую вам писать по принципу: «Во избежание…» Так один мудрый восточный историк делал. Дошел он до описания злодейств некоего визиря и тут вовремя вспомнил, что местный правитель приходится этому злодею прямым потомком по материнской линии. Как быть? Мудрец не растерялся, пропустил десять чистых страниц, на каждой только написал: «Во избежание…» И перешел сразу к описанию проделок другого правителя, у которого не осталось потомков…
Ему хорошо смеяться. Итак, подведем итоги.
Чудесный прибор, способный теперь «видеть» сквозь любые преграды. Волошин даже грозится вскоре сделать изображение объемным.
Сложнейшая механика памяти.
А умение нырять по примеру кашалотов на большие глубины?
После доклада Казимира Павловича на Ученом совете все встали и устроили ему настоящую овацию. Он шел по проходу совсем смущенный, как-то забавно сгорбившись и понурившись, — совсем неподходящая поза для победителя. Сел на свое место и постарался спрятаться за спинами соседей.
