Плывя по течению, Руфус Доуз двигался вдоль восточного побережья бухты до тех пор, пока не увидел па противоположном берегу Лоцманскую стоянку. Было уже около семи. Он пристал к небольшой песчаной бухте, вытащил свой плот вместе с камышовыми связками и, развернув одежду, вынул лепешку. Немного поев и обсушившись на солнце, он завернул остатки завтрака и снова спустил плоты на воду. Лоцманская стоянка все еще была на порядочном расстоянии от него, но он умышленно решил вторично пуститься в путь именно отсюда, так как место это было удобное. Попытайся он добраться кратчайшим путем – и течение вынесло бы его в море. А он был еще очень слаб и несколько раз чуть не упустил из рук свой камыш. Неуклюжая связка все время крутилась, как колесо, и раза два чуть совсем не ушла под воду. Наконец, запыхавшийся и измученный, он добрался до противоположного берега, полумилей ниже намеченного места причала, выволок на песок плоты, чтобы их не унес прилив, и отправился через гору к Лоцманской стоянке.
Придя туда около полудня, он начал расставлять свои ловушки. Козы, шкурами которых он надеялся обтянуть челн, водились здесь в изобилии и даже не очень дичились – это обстоятельство сильно подбодрило его. Он тщательно исследовал следы животных и заметил, что все они сходятся на пути к водопою. С большим трудом он нарезал ветви кустарника, чтобы заградить подход к водопою, оставив незагражденным то место, где следы соединялись. Поближе к воде, меж следами, он разбросал соль, полученную им из морской воды простым выпариванием. Сюда должны были прийти козы, и здесь он стал расставлять свои западни. А сделал их он вот как: сначала взял несколько гибких стволов молодых деревьев, очистил их от листьев и сучков, затем вырыл в земле ряд ямок в фут глубиной. Он работал не только ножом, но и самодельным веслом, взятым для переправы через залив. К толстым концам стволов он леской прикрепил брусок, который свободно болтался наподобие палочки, которую привязывает школьник к своему волчку. Воткнув концы прутьев в ямки, он тщательно засыпал их землей и плотно утоптал се. Закрепленные этими «якорями» прутья так крепко сидели в земле, что даже он сам не смог их выдернуть. На тонких концах их он сделал зарубки и прикрутил к ним привезенные с собой петли из кетгута. Затем он согнул прутья и тонкие концы с петлями закопал в землю, так же как и толстые. Это была самая трудная часть работы, так как надо было точно установить, какой напор могут выдержать упругие прутья, чтобы сразу не выскочить, и в то же время они должны были тут же поддаться, если слегка потянуть за петлю. После многих усилий и неудач был наконец найден нужный баланс, и Руфус Доуз, прикрыв ловушки ветвями и разровняв песок, отошел, чтобы издали наблюдать за результатами своих трудов.
Два часа спустя козы пришли на водопой. Их было пять и с ними два козленка; они спокойно бежали по тропинке к воде. Вскоре охотник увидел, что все его предосторожности оказались, можно сказать, излишними. Козел-вожак тут же попал в ловушку: петля обвила его шею, прут распрямился, и он повис в воздухе, брыкаясь и издавая смешное блеяние. Несмотря на то что выработанный им план являлся для них жизненно важным – Руфус Доуз не мог удержаться от смеха при виде пляшущего в воздухе козла. Остальные козы, испугавшись странного поведения вожака, опрометью кинулись прочь, и трое из них попались в ловушки. Решив закрепить свою победу, хотя три других ловушки еще пустовали, Доуз с ножом в руке бросился к старому козлу, но добежать не успел: едва петля из плохо просохшего кетгута распустилась, животное мгновенно обратилось в бегство, отчаянно мотая головой. Он погнался за другими козами, и ему удалось их поймать. Потеря одной петли ловушки мало что значила – оставалось еще три ловушки, и до заката солнца Руфус Доуз поймал еще четырех коз. Отвязав и тщательно свернув кетгут, оказавший ему такую услугу, он подтащил коз к берегу и начал укладывать их на плоты. Тут он обнаружил, однако, что их вес был слишком велик, и вода, проникшая сквозь отверстия между стежками на шкуре, так намочила камыш, что плоты утратили плавучесть. Поэтому он был вынужден потратить два часа на перенабивку шкуры. Он набивал ее всем, что попадалось под руку. Это были валявшиеся на берегу легкие, похожие на хлопья или клочья сена водоросли, и они отлично заменили траву. Связав свои тростниковые плотики так, чтобы козья шкура оказалась посередине, он ухитрился смастерить что-то вроде примитивного каноэ, на котором тушки хорошо держались.
С самого утра он ничего не ел, и тяжелая работа вымотала все его силы. И все же, одержимый стремлением выполнить свою задачу, он отгонял от себя всякую мысль об отдыхе. Он упрямо волочил по песку натруженные ноги, надеясь непрерывным движением подавить усталость. Начался прилив, надо было скорее, с попутным течением, добраться до дальнего берега. Плыть от Лоцманской стоянки в мелководье было невозможно. Если бы он стал дожидаться отлива, ему пришлось бы провести на этом берегу еще один день, поэтому он не мог терять ни часа. Срезав длинный ствол молодого деревца, он прикрепил к одному его концу свой плавучий груз и таким способом подтащил его к месту, где берег резко обрывался над глубокой водой. Стояла ясная ночь, и взошедшая луна, огромная и низкая, бросала на воду дрожащую полосу серебра. На той стороне бухты все было затянуто дымкой, скрывавшей заливчик, из которого он отправился в путь утром. От костра изгнанников, спрятанного за скалой, в воздухе реял только красноватый отсвет. За рифом гремел океанский прибой, бьясь о скалы с хриплым и угрожающим рокотом. Усиливающийся прилив покрывал воду рябью и плескался о песчаный берег с монотонной и предательской мелодичностью.
Руфус дотронулся до ледяной воды и отдернул руку. Была минута, когда он решил дождаться утренних лучей, которые осветят это красивое, но изменчивое море, однако тут же мысль о беспомощной девочке, которая ждет и высматривает его на берегу, придала ему новые силы, и, устремив глаза на красный отсвет над темной грядой деревьев, показывавший где находились люди, он толкнул плот перед собой в море.
Камыши хорошо держали груз, но сила течения засасывала его под воду, и поначалу он опасался, что вынужден будет лишиться своей поклажи. Однако его мускулы, закалившиеся, как сталь, в горниле каторжной работы, вынесли это страшное напряжение; задыхаясь, с разрывающейся грудью и одеревеневшими пальцами, он все же не сдавался, пока плот, выбравшись из прибрежных волн, не поплыл спокойно по серебряной дорожке, ведущей к их стоянке. Передохнув несколько минут, он напряг все мускулы и повел свое необычное каноэ к берегу, толкая его и подгребая веслом в направлении невидимого костра. И наконец, когда онемевшие члены уже отказывались подчиняться его воле и плот поплыл по течению, он вдруг почувствовал под ногами дно. Открыв глаза, зажмуренные в последнем усилии, он увидел себя в безопасности под щербатым утесом, заслонявшим костер. Казалось, что волны, которым надоело преследовать пловца, с презрением и досадой выбросили его на побережье у пристани его надежд. Оглянувшись назад, он только сейчас понял, какой страшной опасности избежал, и содрогнулся. Но тут же его охватил восторг торжества.
