«Оно, рассуждать за Гришуню, или как его там, можно сколько угодно, — сердясь на себя, подумал инспектор. — Не предполагал же я даже после всего случившегося, будто гад этот настолько опустился, что и бьет оленей ради выстрела!»
Тут он, ожидая встречи с Гришуней, вошел в опушку и двинулся за кустами. Но двигался он по-охотничьи бесшумно и осторожно, держа наизготовку карабин.
Ярко-рыжую с сероватым отливом тушу изюбра он увидел меж кустов ещё издали. Зверь лежал у самой закрайки. Он словно отдыхал, вытянув и чуть откинув к спине красивую голову на крепкой мускулистой шее. Пара молодых, по три отростка рогов была цела. Браконьер не вырубил их только потому, что они уже не годились на панты. Серая шкурка на них полопалась, обнажая светлую кость.
Правее, чем подошел к оленю инспектор, из зарослей вёл след — зеленая тропка в серебристой росной траве. От поверженного зверя след уходил прямо по увалу вверх.
«Ушел Гришуня, — понял инспектор. — Стрельнул, глянул и ушел… Сразу за ним идти — не могу. Выдохся… Куда ж Гришуня кинул пулю? Он не свалил оленя, а ранил. За оленем-подранком лучше не ходить, непременно уйдет. А этот свалился, словно спелое яблоко с ветки. Да, видимо, дело в пуле. В «убойной пуле», как говорил Антон. Чего ж она меня помиловала? Вот отдохну и посмотрю».
Семен присел на валежину. И тут же над ним столбом завилась мошка. Но он только отмахивался. Сквозь звон мошки он слышал бархатное гудение оводов, слетавшихся к туше изюбра.
Из чащобы, где отдыхал Семен, виднелась вершина Хребтовой, лишенная растительности, лысая и поэтому светлая — белели обнаженные камни. Правее открывался перевал, поросший редким пихтачом и елью, наглухо перекрываемый непролазными сугробами зимой. Через него наверняка и собирается уйти Гришуня.
Семен Васильевич представил себе, как он, отдохнув, задержит Гришуню. Конечно, человек, назвавший себя Комолову «Гришуней», не станет сопротивляться. А зачем? Подумаешь, один случайно убитый изюбр! Всё станет отрицать браконьер. Всё. Самое очевидное…
Инспектор вздрогнул. То ли в глазах у него зарябило, то ли тень упала на распростертую тушу оленя, но Семену почудилось, будто зверь дернул ухом.
«Мошки видимо-невидимо. Лезет в глаза. Вот и мерещится всякое», — решил было инспектор.
Ухо лежащего у опушки изюбра снова дернулось. Потом ещё, ещё. Будто потянулась одна, другая нога.
Открылись темные глаза, опушенные густыми черными ресницами. Дрогнули ноздри.
Олень поднял голову, увенчанную изящными рогами. Под червонного золота шерстью зверя напряглись мышцы. Тут же олень, озираясь, повернулся с бока на живот. Черные влажные ноздри его затрепетали, зашевелились усы, и было видно — каждая черная усинка двинулась вперед к ноздрям, помогая им принюхиваться.
«Это ж мое чудесное спасенье, которое я наблюдаю со стороны, — сказал себе Семен. — А ведь вижу такое не впервые…»
Изюбр вскочил. Но, словно лишь родившийся телок, стал на широко расставленные ноги, неуверенно и неловко. Затем помотал головой, как бы сбрасывая с себя дурман.
«Ты только не бросайся сглупу на меня, изюбр, — мысленно проговорил Семен. — Уходи, зверь. Не я тебя ранил лекарственной пулей, четвертой из обоймы Антона. Уходи подобру-поздорову…»
Точно учась ходить, олень начал по очереди переступать ногами. Снова затряс головой. И тут же напрягся, как струна. Ударил копытом оземь. Еще какой-то миг изюбр стоял, будто изваяние, широкогрудый, на стройных ногах, с гордо вскинутой головой. И затем одним прыжком олень одолел пространство, отделявшее его от скальной гряды. Потом он огромными прыжками проскочил по чистому увалу и скрылся.
«Вот сбежало первое и последнее вещественное доказательство, — улыбнулся Семен. — Единственная улика…»
Инспектор собрался было выйти из чащобы, но, глянув на перевал, увидел всадника на пегой лошади, спускавшегося в долину.
— Вот теперь мы, кажется, не останемся внакладе, — сказал Семен вслух.
Всадник спускался с перевала в долину не спеша, спокойно и уверенно. В бинокль Семен видел, что бородатый мужичонка с охотничьим ружьем за спиной не останавливается, не оглядывается по сторонам. Броенные поводья покойно лежат на луке седла, пегая кобылка, выбирая уклон поположе, бредет знакомым путем. К удивлению Семена, мужичонка не поехал к тому месту, где провел эти дни Гришуня. Пегая лошадь двигалась вдоль зарослей кедрового стланика.
Семен бывал здесь с егерем ещё во времена устройства заказника. И сейчас он понял, что всадник направился к пещере у скал.
«Эх, знать бы, что тайник там… Да и знай я о тайнике, чем мог бы доказать, что он Гришунин? А теперь не отвертеться ни ему, ни сообщнику».
Бесшумно пробираясь меж пышных кустов лещины, Семен подошел почти вплотную к площадке у пещеры. Он слышал фырканье лошади, которую донимали оводы, потом увидел и саму упитанную кобыленку, стоявшую у ствола ясеня. К нему было прислонено и ружье. Гришуня вышел из пещеры с мешком на плече.
— Думал, тоже мне… — сказал он громко. — Я тут все жданки съел, а он думал… Неделю, почитай, как панты ждут в городе.
— Руки вверх! — резко приказал инспектор, выходя из зарослей.
От неожиданности Гришуня выронил мешок. И замер, стоя спиной к Шухову.
Старший лейтенант не знал, где карабин Гришуни. Если в пещере, то им мог воспользоваться сообщник. Семен слышал его голос у выхода из подземелья («…моем селе тоже милиция есть и еге…») и вынужден был взглянуть в сторону выходившего из пещеры.
Гришуня звериным чутьем понял это.
Когда старший лейтенант, убедившись, что бородатый мужичонка безоружен, вновь перевел взгляд на Гришуню, то увидел: тот готов метнуть в него тяжелый охотничий нож, выхваченный из ножен на поясе.
Браконьер уже размахнулся.
Времени на вскидку не оставалось, и инспектор выстрелил из карабина от бедра.
Нож, который Гришуня держал за конец лезвия, с тонким звоном отлетел в кусты. Семен слишком хорошо стрелял, чтоб попасть случайно. Лошадь, видно, привыкшая к стрельбе, слабо дернулась, но не оборвала повод, привязанный к стволу ясеня.
— Бог миловал, — охнул мужичонка.
А Гришуня схватился левой рукой за раненую кисть и принялся нянчить её.
— Твой верх…
Инспектор прошел к ясеню и взял мужичонково ружье:
— Карабин где?
— Там, — кивнул Гришуня в сторону пещеры.
— Сходи-ка, принеси, — приказал инспектор мужичонке, а сам на всякий случай стал за ясень.
Гришуня сказал:
— Ты его, инспектор, не боись. Он тебе карабин, как поноску, в зубах доставит.
