Другой вынул саблю из ножен.
Через несколько секунд раздался жалобный вой.
Один из волков вцепился жандарму в сапог, и жандарм саблей проткнул зверя насквозь.
— А вот это я называю неосторожным поступком, жандарм, — объяснил ему Тибо. — Что бы ни гласила поговорка, волки едят друг друга; а стоит им отведать крови — и я не уверен, что смогу удержать их.
И действительно, волки все разом накинулись на своего раненого собрата, и через пять минут от него остались одни кости.
Жандармы воспользовались этой передышкой для того, чтобы выбраться на дорогу, заставив связанного Тибо бежать вместе с ними. Но случилось то, что предсказывал Тибо.
Раздался шум, напоминающий рев урагана.
Это неслась волчья стая.
Лошади, бежавшие рысью, отказались снова перейти на шаг: их испугал топот, запах и вой стаи.
Несмотря на все усилия всадников, лошади перешли на галоп.
Жандарму, который держал веревку, пришлось выпустить ее из рук — он не мог справиться с конем.
Волки вскакивали на крупы лошадей, хватали их за горло.
Почувствовав острые зубы врагов, лошади стали бросаться из стороны в сторону.
— Ура, волки! Ура! — кричал Тибо.
Но страшные звери не нуждались в том, чтобы их подбадривали. Около Тибо остались всего два или три волка, все прочие преследовали лошадей; на каждую приходилось по шесть или семь хищников.
Кони и волки убегали во всех направлениях, и вскоре со всех сторон слышался, затихая, яростный вой, смешанный с криками ужаса и жалобным ржанием.
Тибо был на свободе. Но у него были связаны руки и спутаны ноги.
Он попытался перегрызть веревки — невозможно.
Потом он попытался разорвать их — бесполезно.
Его старания привели лишь к тому, что веревки глубоко врезались в тело.
Теперь завыл он — от боли, тоски и злости.
Наконец, устав терзать свои связанные руки, он позвал, поднимая к небу сжатые кулаки:
— О черный волк, друг мой, сними с меня эти веревки. Ты ведь знаешь, я хочу освободиться, чтобы творить зло.
В ту же минуту разорванные веревки упали к ногам Тибо и он с радостным воплем стал размахивать освобожденными руками.
На следующий день вечером, около девяти часов, можно было видеть человека, который шел к просеке Озье дорогой Сарацинского Колодца.
Это был Тибо: он хотел в последний раз навестить свою хижину и взглянуть, не пощадил ли пожар хоть что-нибудь.
На месте хижины лежала куча дымящихся углей.
Волки, как будто Тибо назначил им встречу, образовали широкий круг около пепелища и созерцали его со злобным и угрюмым выражением: казалось, они понимали, что люди, уничтожившие эту бедную хижину из веток и глины, тем самым совершили преступление против того, кого сделка с черным волком сделала их хозяином.
Когда Тибо вошел в круг, все волки одновременно жутко и протяжно завыли, словно хотели сказать, что готовы помочь ему отомстить.
Тибо сел на том месте, где прежде был очаг; оно угадывалось по кучке почерневших, но целых камней и по более толстому слою пепла.
Погруженный в скорбное созерцание, он провел так несколько минут.
Он не думал о том, что печальное зрелище перед его глазами — расплата за его завистливые желания, которые постоянно возрастали и множились. Он не раскаивался и не испытывал сожалений. Удовольствие от возможности воздать злом за причиненное ему зло, гордость, порожденная сознанием, что он может сражаться со своими преследователями благодаря страшным своим помощникам, подавили в нем все другие чувства.
Волки жалобно выли, и Тибо обратился к ним:
— Да, друзья мои, ваши завывания отвечают стонам моего сердца… Люди разрушили мою хижину, развеяли по ветру пепел инструментов, с помощью которых я зарабатывал себе на хлеб; их ненависть преследует меня, как и вас. Я не жду от них ни жалости, ни милосердия. Мы их враги, как они — наши, и у меня нет к ним ни жалости, ни сострадания. Идите и разоряйте все, от хижины до дворца, отплатите им за меня.
И, подобно предводителю кондотьеров, ведущему своих наемников, предводитель волков со своей бандой принялся убивать и разорять.
Теперь он преследовал не оленей, не ланей, не косуль, не скромную лесную дичь.
В первую очередь Тибо под покровом тьмы отправился в замок Вез, где находился его главный враг.
К замку барона примыкали три фермы; в конюшнях было много лошадей, в хлевах — коров, в загонах — овец.
В первую же ночь все это подверглось нападению.
На следующее утро обнаружили зарезанными: в конюшне — двух лошадей, в хлеву — четырех коров, в загоне — десять овец.
Барон не сразу поверил, что нападение совершили те самые хищники, с которыми он вел такую беспощадную войну; все это было похоже на продуманное преследование, а не на набег диких зверей.
Все же следы зубов на ранах и отпечатки лап на земле вынудили его признать, что виновниками несчастья были обычные волки.
Назавтра устроили засаду.
Но Тибо и его волки ушли на другой конец леса.
В эту ночь поредели конюшни, хлевы, овчарни в Суси и Вивье.
Затем пришел черед Бурсонна и Ивора.
Начавшись, разбойные нападения не могли не продолжаться со все возраставшей жестокостью.
Предводитель стаи не расставался со своими волками: он спал в их логовах, он жил среди них, подогревая в хищниках жажду крови и убийств.
Многих, кто пришел в лес за хворостом или вереском и наткнулся там на зловещую пасть с острыми белыми зубами, волки утащили в чащу и растерзали, и лишь некоторым удалось спастись благодаря собственной смелости и острому ножу.
Волки, организованные и управляемые человеческим разумом, были страшнее банды ландскнехтов, хозяйничающей в завоеванной стране.
Страх объял всех; с наступлением темноты никто не решался покинуть город или деревню безоружным; скот кормили в хлевах, и люди, собравшись куда-нибудь пойти, искали компанию, чтобы выйти вместе.
Суасонский епископ велел всем прихожанам молиться об оттепели и таянии снегов, потому что необычайную свирепость волков связывали с большим количеством выпавшего снега.
Говорили, что волков возбуждает, направляет и ведет человек; что этот человек более неутомим, жесток и безжалостен, чем сами волки; что, по примеру своих спутников, он питается трепещущей плотью и утоляет жажду кровью.
Народ называл Тибо.
Епископ отлучил бывшего башмачника от Церкви.
Сеньор Жан уверял, что громы Церкви бессильны против злых духов, если их не предваряет умелая травля.
Он был огорчен, что пролилось столько крови, унижен тем, что его собственный скот особенно часто подвергался нападению со стороны хищников, которых он по своему званию начальника волчьей охоты призван был истреблять; но в глубине души он тайно радовался при мысли о победах, которые одержит, о славе, которую, несомненно, завоюет среди известных охотников. Его страсть к охоте возрастала до гигантских размеров в этой борьбе, казалось открыто принятой противником; он не знал ни сна, ни отдыха, ел не сходя с седла. По ночам в сопровождении Весельчака и Ангулевана, возведенного после женитьбы в ранг доезжачего, рыскал по всей округе, с рассветом был уже в седле. Он поднимал волка и гнал его до тех пор, пока угасавший свет дня позволял различать собак.
