— Я мог бы встать и продолжать играть, как будто ничего не произошло, в конце концов по пьесе… она умирает… а через десять минут представление бы закончилось… Так что можно было и не прерывать… — Большие глаза Шорхэма умоляюще смотрели на остальных членов труппы. — Но я просто не мог… Я никак не мог оставить ее так там, на полу!.. Этого я не мог…
— Так как бедняжка все равно умерла, это никому бы не повредило, — сказал инспектор, обладавший чувствительностью амебы. — Насколько мне известно, несколько недель назад она стала миссис Шорхэм, не правда ли? И, насколько я могу судить, она была довольно-таки состоятельным человеком?
Джиль Шорхэм нервно вскинул голову:
— Это что, намек?
— Я ни на что не намекаю, сэр, я просто устанавливаю факты.
Чарльз прокашлялся.
— Разрешите, инспектор? Я нахожу, что тут могут наличествовать и иные мотивы.
Взяв инспектора под руку, он отвел его в сторону и поставил в известность о слухах, связывавших имя Оливии Марстон с именами Петерса, Фарримонда и Голдинга. Во время этого рассказа лицо Лидса оставалось непроницаемым, но Чарльз отметил в его глазах некое подобие растерянности, столь несвойственной обычно для инспектора Лидса.
— Но ведь это означает, что у каждого из этих трех могла быть причина, чтобы… — выдавил из себя инспектор.
— Если он очень любил ее — пожалуй. И кто, вы считаете…
Взгляд Лидса упал на Фарримонда, этого мрачного великана, перешел на самоуверенного и исполненного достоинства Петерса и остановился наконец на молодом режиссере Джеке Голдинге, казавшемся в своем модном современном костюме и дымчатых роговых очках инородным телом среди всех остальных, одетых в костюмы эпохи королевы Елизаветы.
— Пусть меня повесят, если я знаю! Это все равно как в том трюке с тремя картами.
— Вы разрешите мне задать несколько вопросов?
Инспектор не возражал. Чарльз вышел на середину сцены.
— Может быть, это мелочь, джентльмены, но я все же хотел бы выяснить… Кубок лежал на столе, и содержимое его пролилось. Кто опрокинул кубок?
Молчание. Вежливо, но не без угрозы в голосе Чарльз продолжал:
— Ладно. Тогда я попрошу каждого из вас ответить на этот вопрос. Мистер Шорхэм?
Тот покачал головой.
— Мистер Фарримонд?
— Я не дотрагивался до этой штуковины.
— Мистер Петерс?
— Нет.
— А остальные джентльмены, находившиеся на сцене? Или, может быть, кто-нибудь видел, как случилось, что кубок упал?
Молчание, потом невразумительный шепот.
— В высшей степени интересно. Выходит, что после того, как миссис Марстон отпила и поставила кубок на место, он опрокинулся сам по себе?
Инспектор не скрывал своего нетерпения.
— Не понимаю, Чарльз, чего вы хотите добиться? Вы что, считаете, что она вовсе не пила из кубка?
Чарльз покачал головой.
— О нет, к несчастью, пила, бедная. Мистер Шорхэм, знали ли вы… м-м… что у вашей супруги были… поклонники?.. И не давала ли она понять вам, что кто-то из них угрожал ей… грозился отомстить?..
На бескровном лице Шорхэма не дрогнул ни один мускул, лишь какое-то подобие холодной усмешки скривило губы:
— Она однажды говорила, что никогда не благоволила ни к одному из тех, кого вы сейчас имеете в виду, именуя «поклонниками». И добавила еще, что в один прекрасный день у нее могут быть… ну, неприятности, что ли. Из-за этого. Но тогда я не поверил в серьезность ее слов…
— Мистер Голдинг! — обратился Чарльз к режиссеру. Тот невольно вздрогнул. — Я не отношу себя к числу знатоков Шекспира, но мне почему-то кажется, что в вашем «Гамлете» сделано больше купюр, чем это обычно принято.
— Нет, — возразил тот. Толстые дымчатые стекла скрывали выражение его глаз. — «Гамлета» в редких случаях ставят от точки до точки в целом. У нас не больше сокращений, чем обычно. Однако я действительно сократил начало пятого акта, чтобы сделать его более динамичным…
— А как насчет окончания пьесы? Были сокращения на последних страницах текста?
— Абсолютно никаких. И вообще, мы в основном придерживаемся того варианта пьесы, который ставится на любой другой сцене. Вы в этом могли убедиться сами.
Чарльз приблизился к нему и негромко, но весьма значительно проговорил:
— А как по-вашему, мистер Голдинг, это ни о чем не говорит? Вспомните, что кубок был опрокинут и содержимое его пролилось. Вы понимаете, о чем я?
Лицо Голдинга выразило нескрываемую растерянность.
— Понимаю, — прошептал он.
Инспектор слушал их со все возрастающим удивлением.
— А я так нет! — воскликнул он, — Какое отношение все это имеет к убийству? Почему, тысяча чертей, был опрокинут кубок?
— Потому, что убийца знал, что ему самому придется пить из кубка. Припомните, прошу вас, что происходит после того, как королева умирает, крикнув напоследок, что вино в кубке отравлено. Лаэрт тоже говорит Гамлету, что он стал жертвой предательства. И что происходит потом, мистер Петерс?
Роджер Петерс, в королевском костюме и впрямь кажущийся королем, тонко улыбается.
— Гамлет насильно заставляет короля выпить из кубка.
— Правильно. Но случилось так, что Шорхэм прервал пьесу, и дело до этого не дошло. Однако убийца не был уверен, что инстинкт актера не заставит Шорхэма продолжать пьесу, будто ничего не произошло. И что бы случилось тогда? Тогда бы и королю пришлось выпить отравленного вина. Вы этим рисковать не хотели, не правда ли, мистер Петерс?
Петерс на секунду закрыл рот ладонью. Потом тихо проговорил:
— Нет. Вы умный человек, мистер Чарльз.
— И, таким образом, вы были единственным человеком, у которого были основания избавиться от отравленного содержимого?
— Да, единственным. Но вы чуть-чуть опоздали, мистер Чарльз. У меня было две ампулы. И вторую я только что положил себе в рот. Оливия меня не любила, и жизнь не имела для меня цены, а сейчас, когда ее нет, жить мне не стоит вдвойне. Не мне — так никому!.. — Тело Петерса вдруг как-то конвульсивно вздрогнуло, и он стал медленно опускаться на пол и упал бы, не подхвати его Джон Фарримонд.
* * *
— Ну хорошо, — сказал Бурин, театральный критик, встретившись с Чарльзом два месяца спустя в клубе. — Правда, у вас не было никаких доказательств, но вы дали нам любопытное представление, основой которого являлись чисто логические допущения.
— Я был всего лишь интерпретатором, — проговорил Чарльз со скромной улыбкой. — Заслуга в разработке плана и его проведения в жизнь принадлежит человеку, куда более знаменитому, чем ваш покорный слуга.
— И этот человек?..
